РАВНЕНИЕ НА ЗНАМЯ

знаем, не имеет никакого права… Клюнула. Как и в прошлые разы, они наверняка придут посреди ночи, в «час быка», когда спать хочется невероятно, слипаются веки даже у самых дисциплинированных часовых.

Полковник молча кивнул, и Доронин убрал голову из палатки, присел рядом с входом. Старательно поддерживая игру, свинтил пробку с литровой бутылки с доподлинной водочной этикеткой, набулькал полстакана натуральной водички, протянул Уланову — тот уже отложил гитару, сидел с мерцающим экранчиком мобильника в руке. Стакан принял, как и полагалось по роли, осушил, добросовестно покривился и вновь уткнулся в экран.

Доронин покосился на него не то чтобы неодобрительно — просто до сих пор как-то не мог к этим новшествам привыкнуть. Еще лет десять назад это выглядело бы чистейшей научной фантастикой: офицер, пребывающий на задании в поле, преспокойно переговаривается эсэмэсками с оставшейся в Москве подругой. Сам Доронин так ни разу подобной связью и не воспользовался, хотя никто, конечно, не запрещал. Просто-напросто это было новшество, одно из тех, к которому он никак не мог привыкнуть.

«Интересно, как это называется? — подумал он. — Старость или попросту консерватизм? Ну, до старости нам еще шлепать и шлепать, так что выберем второе… но до чего же рожа у Менестреля, право слово, одухотворенная… по крохотным клавишам лупит как дятел по сухой березе… А вот взять да и отбить Ксении депешу — мол, жив-здоров, торчим в Каспийске, от скуки дохнем… Нет, непривычно это как-то, и все тут, да и она наверняка будет голову ломать над коротким ответом. Другое поколение, да… Нынче первоклашки друг с другом эсэмэсятся чаще, чем ртом говорят…»

Уланов, освещенный экранчиком, с головой ушел в переписку, чем, конечно, не мог ни насторожить, ни удивить стороннего наблюдателя, если таковой все же торчал с биноклем где-то на чердаке. Обычное дело по нынешним временам, это даже местные знают. Да, вот именно, одухотворенная рожа…

Временами Доронин потаенно завидовал молодым вроде Менестреля, от которых его отделяло десять — пятнадцать лет. Не молодости завидовал и уж тем более не мастерству — нас, стариков, они все равно до- олгонько еще не переплюнут.

Тут другое. Совершенно другое. Ребятки вроде Вовки практически не застали перестроечные, не к ночи будь помянуты, времена — когда из родного и, казалось бы, надежного тыла тебя и твоих сослуживцев гвоздили порой почище, чем вооруженный враг. Ругань из собственного тыла иногда ранит больше, чем направленная в тебя пуля супостата. А ругани хватало, начиная с Вильнюса, когда Меченый, глазом не моргнув, принародно отрекся от тех, кому сам же ставил задание. И если бы только это… Грустно и противно вспоминать все, что творилось со страной, когда газеты честили тебя и твоих сослуживцев убийцами, когда горластые кривозащитники требовали урезать армию до парадного полка («Ето кто ж на нас нападеть-то?»), госбезопасность предлагали распустить вовсе… И самое страшное, что им рукоплескали толпы, вот именно это было самое страшное, и порой казалось, что ничего уже не поправить, что страна окончательно рушится в какую-то яму, которой и названия нет.

Выкарабкались. Поумнела страна, выздоровела. Вот только молодежь уже не знает, что чувствовали те, кто служил тогда… А может, оно и к лучшему? А то получится классическое старческое брюзжанье: мол, мы в их годы… а они лиха не хлебали, похлебку шилом не наворачивали…

Он встрепенулся, почувствовав на плече руку полковника.

— Выходим помаленьку, — сказал Рахманин. — Самая пора.

Доронин хмуро кивнул и поднялся. Уланов успел с невероятной быстротой отстучать, что у него садится батарея и он наберет потом, когда подзарядится. Отправил сообщение и тоже поднялся.

Омоновский командир свою задачу по созданию отвлекающего эффекта выполнил с точностью до минуты. Получилось так, что один из подгулявших вояк спьяну забурился в собственную «путанку», свалился, выдрал из земли кучу проволочек — и, разумеется, сработало на совесть, в ночное небо с душераздирающим визгом рванулся целый сноп разноцветных ракет. Да вдобавок неподалеку второй пьянчуга, разжигая затухающий костер, от дурного усердия плесканул слишком много бензина, и пламя взметнулось метра на два. Зрелище было то еще, прекрасно видимое на пару километров окрест.

А на противоположной стороне лагеря, в совершеннейшей темноте, как раз и растворилась в ночном мраке цепочка спецназовцев, ручаться можно, никем посторонним не замеченная.

…На свете нет ничего хуже томительного ожидания, давно известно. Уже три группы заняли свои места, уже старшие групп согласовали по радио действия, уже был объявлен режим полного радиомолчания. Единственные звуки, какие допустимо издавать, — дыхание, да и то тихое.

И секунды потащились как минуты, а минуты поползли как часы. Тройка — на пересечении троп, на тот случай, если ночные путешественники двинутся к деревне в обход. Тройка — по другую сторону поляны, чтобы отрезать отступление, если что.

И третья тройка, если так можно выразиться, в чащобе. Среди спускавшихся к самой земле ветвей широко разросшегося дерева вроде вербы (а может, это верба и была) засели Антон с Кешей, буквально в паре метров от тропинки. Чуть подальше, метрах в десяти, помещался еще один чащобный житель, Уланов, которому предстояло подстраховать вышеназванных, когда они рванут.

Мир в окулярах приборов ночного видения, как обычно, представал совершенно незнакомым, диковинным, чужим. Призрачное зеленоватое сияние, неподвижные силуэты деревьев и горушек, противный привкус нереальности всего на свете, и себя тоже…

А потом они появились.

Двое, передвигавшиеся проворно, но настороженно, нацелив автоматы классической «елочкой»: передний вправо, замыкающий влево. Только двое, никого больше не видно.

И все замелькало. Куча событий каким-то чудом уложилась в считанные секунды…

Антон

Не требовалось никаких команд, расклад и так был ясен. Он с неизбежным в данной ситуации оглушительным треском выломился из переплетения тонких и жестких веток, несся как торпеда — и оказался меж ними, расставленными руками, ребрами ладоней влепил обоим так, что они хоть с ног и не полетели, но шатнуло их крепенько, ошеломило на миг. Не теряя времени, навалился на своего, отточенным приемом сбил с ног, припечатал к жесткой земле немаленьким весом. Оклемавшийся супостат принялся судорожно давить спусковой крючок автомата — и ладненько, и отлично, ему не следовало мешать, наоборот, Антон лишь локтем двинул по автомату так, чтобы дуло смотрело в ту сторону, где заведомо не было никого из своих, и помог вражине, прижал его палец так, чтобы автомат лупил не переставая. Рожок расстреляет вмиг, пусть лучше на это время тратит, чем барахтается…

Кеша

Отставая от Антона буквально на пару шагов, он обрушился на своего, двинул коленом под мышку, заставил заорать от боли и выпустить автомат, сбил на землю, прыгнул сверху, они барахтались, хрипло дыша, ломая друг друга, каждый знал, что именно он обязан победить, а в жизни так не бывает, из двоих только один может выиграть… Автоматная пальба!

Антон

Ну вот, патрончики-то мы все и выпустили… сообразил наконец, гад, что к чему, разжал руку, автомат отлетел…

Пара драгоценных секунд была выиграна, и Антон, исхитрившись выдернуть нож, плашмя приложил лезвие к шее противника, пыхтя:

— Припорю, сука, блядь, дернись только!

Одновременно он выпустил мысленно длиннейшую матерную тираду в адрес Уланова, совершенно не выбирая выражений. Уланов давным-давно должен был прийти ему на помощь, уделить все внимание главному клиенту, второго-то Кеша и прикончить может в случае чего, второй никому и не нужен особенно… Мать его, гитариста долбаного, где ж он, курва такая?!

Автоматная пальба!

Уланов

Он готов был ринуться сквозь жесткие ветки следом за Антоном, подстраховать, помочь пеленать — но, уже напрягши тело, краем глаза заметил шевеление слева.

Два зеленоватых силуэта… да они ж автоматы вскидывают!

Чтобы понять расклад, потребовались доли секунды. У Абу-Нидаля все же была подстраховка. Еще двое, двигавшиеся в отдалении. И сейчас они появились с того направления, откуда никто их не ждал, они заняли удобную позицию для стрельбы, не замеченные пока никем, кроме него, они вот-вот полоснут