Увидев входящего в комнату с упаковкой минеральной воды начальника службы безопасности «Aton’s hotel», Паша подскочил к Лике и ударил ее по щеке связанными руками. Она отшатнулась, удар получился сильным.
– Мерзавка! – взорвался бойфренд. – Я чуть с ума не сошел, думая, что тебя насилуют.
– Для сумасшедшего, – Лика уклонилась от второго удара и повисла на Пашиной шее, – ты слишком хорошо дерешься. Прости, ну прости меня, солнышко...
– Мы приносим извинения за причиненные неудобства, – виновато сказал Джамаль. – Но на госпожу Вронскую действительно было совершено покушение. У нас имелись основания подозревать, что жизни других гостей отеля угрожает опасность. Поэтому администрация приняла решение причинить маленькие неприятности, с тем чтобы избежать крупных. Все вы, за исключением госпожи Карповой и господина Романова, как я понял, можете пребывать в нашей гостинице сколь угодно долго и совершенно бесплатно.
Оторвавшись от бутылки с минеральной водой, Игорь Полуянов выматерился и сказал:
– Да пропади вы пропадом с гостиницей вашей, трупами и ожерельями! Я ведь с самого начала говорил, что Светка ломает комедию!
– Скотина! – сквозь зубы процедила Светлана.
– Знаешь, – Игорь удивленно на нее посмотрел, – мне, наверное, впервые абсолютно безразлично, что ты обо мне думаешь. Правда. Абсолютно по барабану. Надо же, так, оказывается, бывает...
– Господин Романов, за дверью этой комнаты дежурит охранник. Забор вдоль территории гостиничного комплекса оборудован видеокамерами. Надеюсь на ваше благоразумие, – Джамаль старался говорить вежливо. Однако и подчеркнуто безукоризненный английский, и выражение лица начальника службы безопасности «Aton’s hotel» красноречиво свидетельствовали: сутулый, растерянный профессор вызывает у египтянина отвращение. – Завтра в сопровождении сотрудника полиции вы вылетите в Москву. Там вас передадут представителям российских правоохранительных органов. Распорядиться, чтобы вам принесли ужин?
Тимофей Афанасьевич отрицательно покачал головой:
– Благодарю, не стоит. Знаете ли, мне сейчас не до еды.
– Как хотите.
Легкий щелчок замка. Вот он и остался один, наедине со своей последней ночью.
Нащупав в кармане флакон с таблетками, Тимофей Афанасьевич успокоенно вздохнул. Милые египтяне, при обыске они поверили: препарат от сердечной боли. Впрочем, он особо не лукавил, сердечной боли не будет. Никогда... Милая его Светочка: «Это снотворное, подсыпь его в стакан Вронской, она вечно хлещет сок гуавы. Раз уж у тебя появились ключи... А с Вадимом разберемся позже. Тоже отравить его было бы проще. Но и рискованнее». Он тогда еще спросил, откуда снотворное. А Светочка пожаловалась на бессонницу, и глаза у нее стали такими виноватыми, как у студентки, не знавшей, кто такие бедуины (кочующие жители пустыни! Позор!). И тогда Тимофей Афанасьевич понял: это «снотворное» припасено и для его вечного сна, свидетелей не оставляют. Понял – и все равно пошел, выждал момент, когда Паша выйдет из номера, опустил несколько таблеток в пакет сока. А как же иначе? Светочка, любимая голубушка, она должна быть на свободе.
Жаль, что все сложилось так неудачно. А таблетки Светины – они сгодятся...
Отложив флакон – не сейчас, позже, позже, – Тимофей Афанасьевич опустился в кресло и закрыл глаза. Самое дорогое воспоминание – их первая встреча...
Он поставил студенту «удовлетворительно» и все доказывал самому себе: выше ну никак невозможно. Да, блестящие знания фиванской космогонии, но полный пробел относительно других. Особенно обидным было то, что и сам Тимофей Афанасьевич именно фиванскую космогонию обожал неистово. Поэтому и задавал дополнительные вопросы, рассчитывая вытянуть студента на «хорошо». А потом быстро вывел в зачетке «удовлетворительно», опасаясь, что и вовсе придется отправлять парня на пересдачу.
Тормоза машины истошно скрипнули.
Тимофей Афанасьевич растерянно огляделся по сторонам. Сумеречный шумный Кутузовский проспект, хлипкая каша снега, автомобиль возле его ног, слепящие фары.
– Я чудом вас не сбила! Но вы же шли на красный свет! Я вам сигналила-сигналила! А вы топаете себе как ни в чем не бывало!
– Простите, не слышал, задумался, – пробормотал Тимофей Афанасьевич, оборачиваясь к обладательнице звонкого голосочка.
Невероятно. Из головы вылетело все. История Египта, студент-троечник и тем более классификация особей противоположного пола. Прочие женщины окончательно и бесповоротно исчезли из жизни профессора Романова. Рядом с ним стояло взволнованное черноволосое совершенство с ярко-синими глазами и что-то озабоченно говорило. Но Тимофей Афанасьевич уже ничего не слышал. Просто старался запомнить ее всю – хорошенькую, растерянную и такую любимую.
Она дернула его за рукав:
– Отвезти вас домой? Ау! Второй раз спрашиваю! Да вас точно сегодня машина переедет!
В салоне «Тойоты» Тимофею Арсеньевичу стало совсем худо. Девушка расстегнула шубку, мелькнули едва прикрытые короткой юбкой ножки, узкие колени.
– Вы маньяк? – спокойно уточнила она.
– Я... преподаватель, – объяснил профессор.
Она расхохоталась:
– Бедные ваши студентки! Если вы так же пристально смотрите на их ноги, нет никаких шансов спрятать под партой учебник.
«Господи, что со мной творится? Она же совсем ребенок. И я теряю голову», – с ужасом подумал Тимофей Афанасьевич.
Вид собственного дома ужаснул его еще больше. Неужели они приехали так быстро?
– Вы, наверное, откажетесь, но я был бы рад... – услышал профессор собственный голос.
Всего лишь ее тихое: «Да».
Счастье.
На кухне он сразу же засуетился, согрел чай, попытался сделать бутерброды. И нож запрыгал в трясущихся руках. А она бинтовала порезанный палец, неодобрительно покачивая красивой головкой: «Какой же вы, профессор, неловкий».
Света. Светочка. Его свет, разбудивший так неожиданно и все вокруг вдруг наполнивший новым смыслом...
Потом он понял: у его девочки черная душа. Она безумно ненавидит мужа. Все мысли – лишь о том, как отправить его на тот свет, заполучить деньги Вадима.
Понял – но все простил. Оправдывал ее в своих собственных глазах. Голубушке ведь выпало столько страданий. И смерть матери, и отчим-насильник, и тюрьма.
При мыслях об отчиме руки невольно сжимались в кулаки. Посягнуть грязными лапами на такую совершенную, чистую красоту.
А Тимофей Афанасьевич завидовал кухонному стулу и диванчику в зале. На них иногда сидело совершенство...
Он впервые пошел в церковь. Научился молиться. И все просил у прижимающей к сердцу младенца мадонны покоя и исцеления – для нее, Светочки, голубушки. Все беды и горести – ему, а ей – счастье, безмятежное, бесконечное.
Она хотела катастрофы. Она сама торопилась ей навстречу. Единственная тема, на которую могла говорить Света, – это как расправиться с Вадимом.
В голове Тимофея Афанасьевича просто не укладывалось: ну как это, дом – полная чаша, муж на руках носит, детишек надо рожать, а Светочка задумала такое... Но страх за нее был сильнее. Пусть уж вместе. А лучше – он сам. Она такая хрупкая, нежная, красивая и совсем молоденькая, а он уже свое пожил, он заплатит за ее грехи.
Это был полный паралич воли, сознания, каких-то основных принципов. Любовь не слепа, о нет! Тимофей Афанасьевич прекрасно осознавал: его готовность на все преступна, неправильна, невыносима. От этого болело сердце. Но сил противостоять, удержать Свету от реализации преступного замысла
