Елена.
Джонсон вкратце поведал собравшимся все, что ему рассказали однокурсники Никки, в чем признались Фурнье и Джеймс Пейнет, как отзывались о ней остальные.
— Думаю, нет никаких сомнений, что она регулярно употребляла наркотики. А поставлял их — по крайней мере в большинстве случаев — Билрот.
— Вряд ли это поможет снять с него обвинение в убийстве, — заметил Айзенменгер.
— Как сказать, — отозвался Джонсон. — Вы побывали в доме ее родителей? — спросил он Елену.
— Один раз.
— И что он собой представляет? Дом, я имею в виду. Ее родители состоятельные люди?
Елена покачала головой:
— Да нет. У них половина дома, и та не слишком шикарная. Ее отец, кажется, инженер-строитель или что-то вроде этого.
— А между тем Никки снимала отдельную квартиру, разъезжала на «БМВ», вместо лекций болталась по магазинам и покупала столько наркотиков, сколько хотела.
— И где же она брала деньги? — спросил Айзенменгер, хотя вопрос был скорее риторическим. Один тот факт, что в ней была обнаружена сперма троих мужчин, говорил о многом.
— Зарабатывала своим телом. Я думаю, наркотики она получала у Билрота в награду за секс и часть их продавала.
— И это известно точно? — спросил Айзенменгер, записывавший все, что говорил Джонсон. — Кто- нибудь признался, что покупал у нее наркотики?
Джонсон ответил, что таковых, к сожалению, найти не удалось.
— Но как иначе она могла доставать деньги? — бросила Елена.
— Вообще-то есть еще один способ, — медленно произнес Джонсон. — Шантаж.
— И это подкреплено какими-либо свидетельствами? — поднял голову Айзенменгер.
— Есть показания одного из бывших студентов. — И Джонсон рассказал о Джеймсе Пейнете.
— Да-а, тогда понятно, почему вы назвали ее дрянью, — протянула Елена.
— А этому Пейнету можно верить? — спросил Айзенменгер. — Может, он все это выдумал?
Джонсон уверенно покачал головой:
— Ручаюсь, он сказал правду.
— И вы говорите, у него есть алиби?
Джонсон кивнул:
— Как, в общем-то, и у Фурнье. Он просидел с приятелями в пабе до одиннадцати часов и к тому времени, по их словам, практически не держался на ногах. Они под руки довели парня до дома. Нет, он не способен на убийство. По крайней мере, не был способен в тот вечер.
— И к тому же это не похоже на убийство из ревности или в состоянии аффекта, — заметила Елена.
— Не знаю… — пробормотал Айзенменгер настолько странным тоном, что она тут же спросила:
— Что у вас на уме?
Доктор ответил не сразу. Некоторое время он провел в задумчивости, после чего выдавил из себя чуть ли не вопреки собственной воле:
— Все это пока лишь предположения. Надо провести гистологическое исследование и анализ ДНК.
— ДНК?
Он все так же рассеянно кивнул.
— Главное в науке — не найти ответ или даже способ, каким его можно получить, а задать правильный вопрос. Только это позволяет добиться каких-то результатов. — Айзенменгер подался вперед. — Почему вообще кто-то проделал с ней все это? Вот вопрос, который ведет к разгадке.
— Вы имеете в виду, почему ее повесили, изрезали и четвертовали или почему ее изнасиловали?
— И то, и другое, и вместе с тем ни первое, ни второе. — Айзенменгер посмотрел на Елену. — Видите ли, я не уверен, что она была изнасилована — по крайней мере, в обычном смысле этого слова.
— Но ведь остались следы около влагалища! — возразил Джонсон. — И около ануса тоже. Вы сами их и нашли.
Вместо прямого ответа Айзенменгер сказал:
— Строго говоря, она не была ни повешена, ни зарезана, ни четвертована. Обычно при этом сначала вешают человека и, только когда он умрет, выпускают ему кишки и уже после этого разрубают на части.
Лицо Елены приняло страдальческое выражение, и даже Джонсон сделал пару глубоких вдохов.
— Прошу прощения, — извинился Айзенменгер то ли за живописные детали, то ли за свой менторский тон.
— Может быть, убийца просто сделал вид, что повесил, зарезал и четвертовал свою жертву? — спросил Джонсон. — Так сказать, символически изобразил казнь?
Айзенменгер посмотрел на него, думая об убийстве и о тех следах, которые ему удалось обнаружить.
— Возможно.
— Вы знаете, — продолжил Джонсон, — меня с первого взгляда поразила какая-то, я бы сказал, величественность этого зрелища, театральность. Именно поэтому я никак не мог поверить, что это сотворил Билрот. Тем более накачавшись наркотиками. Все это выглядело как некое жертвоприношение, чуть ли не религиозный обряд.
— А Тим Билрот вовсе не был религиозен, — заметила Елена, поднявшись и наливая себе кофе.
— И дело даже не в этом, — энергично затряс головой Айзенменгер, — все это только ширма. Это было сделано для того, чтобы отвлечь наше внимание, заставить задаваться неправильными вопросами.
— А каков же правильный вопрос? — спросила Елена растерянно.
— Этот вопрос неизбежно возникал у всех, кто там присутствовал, кто читал отчеты об этом деле и видел фотографии. Это первое, что должно было прийти в голову.
Джонсон нахмурился, вспоминая свои впечатления.
—
Айзенменгер стукнул кулаком по столу, заставив Елену подскочить на месте.
— Вот именно! Все это было проделано для того, чтобы всякий богобоязненный человек мысленно прокричал: «Зачем?!» — и чтобы этот вопрос вытеснил из его сознания все остальные.
— Какие же, например?
— Например, «что?»
— Я не понимаю… — жалобно отозвалась Елена.
— Вопрос «Что с ней сделали?» или даже, что еще важнее, «Чего с ней
— Ну знаете, — она помотала головой, — мы так не договаривались. — Елена посмотрела на Джонсона, но тот тоже недоуменно хмурился. — В конце концов, нам известно, что ее повесили, выпустили из нее кровь и четвертовали, а также, вероятно, изнасиловали — то ли обычным способом, то ли в извращенной форме. Не важно, в каком порядке. Чего же еще, по-вашему, с ней
Неожиданно Айзенменгер начал тихонько смеяться. В контексте всего вышесказанного это выглядело несколько жутковато, — ни дать ни взять, человек внезапно рехнулся. Джонсон уставился на него с ошарашенным видом, да и у Елены глаза полезли на лоб.
Вдруг доктор резко прекратил смеяться и посмотрел на обоих с извиняющейся улыбкой.
— Прошу прощения, — произнес он. — Вы, наверное, решили, что доктор сошел с ума. — Никто не стал ему возражать. — Дело в том, что ни вы, ни все остальные не учли одну вещь.
