мужчинами, но ни один из них не оставил в ее душе заметного следа. И эти отношения никогда не сопровождались физической близостью, словно все ее поклонники не отвечали каким-то критериям, выработанным Еленой. Конечно, эти мужчины были довольно привлекательны внешне и вполне представительны; ее родители, наверное, сочли бы их подходящей партией. В большинстве своем они были во всех смыслах интереснее Айзенменгера, но никто из них не заинтересовал ее так, как это удалось доктору. Он обладал чем-то особенным, что незаметно разрушило все возведенные ею защитные укрепления.
Но Елена никак не могла определить, чем особенным был наделен этот человек. Она видела, что доктор умен, проницателен, остер на язык и довольно своенравен, а также немного замкнут и очень раним. Но ни одна из этих черт сама по себе не могла объяснить ей, чем Айзенменгер был так притягателен для нее. Некоторые из качеств доктора (в первую очередь ранимость) должны были, скорее, оттолкнуть ее, но все вместе они составляли нечто целостное, что было гораздо больше суммы составляющих.
Елене пришлось признать, что Айзенменгер, знает он об этом или нет, обладал несомненной притягательностью.
Вздохнув, она прошла в свой кабинет. Она устала и хотела спать, но ее ждала работа.
Выйдя из ресторана, Джонсон и Айзенменгер расстались. Первый поехал домой, второй же направился к станции метро, чтобы добраться до центра. Ему надо было прикупить кое-что из одежды — Мари нанесла его гардеробу ощутимый урон. День уже клонился к вечеру, снова пошел дождь, и город окутала серая мгла. Опустив голову, чтобы ветер не дул в лицо, Айзенменгер брел по улице, думая о разных вещах, но в основном о Елене. Почему с ней так трудно? Или она становилась такой колючей только в его обществе? С Джонсоном, например, она держалась гораздо ровнее. Неужели она полагает, что стоит только ей хоть немного расслабиться, как ее неизбежно настигнут всевозможные несчастья — сексуальное домогательство, насилие, нравственное падение и преждевременная смерть? Что творится в ее душе?
Айзенменгер начал переходить улицу, протискиваясь между двумя припаркованными у тротуара автомобилями. При этом плащ его зацепился за какую-то железяку, торчавшую из-под крыла одного из автомобилей. Выругавшись, он отцепил плащ и застыл на месте как вкопанный.
Автомобиль был красного цвета.
Елена всеми силами пыталась заставить себя работать, но никак не могла вникнуть в суть довольно бессвязного изложения последней воли почившей миссис Анжелины Дьелафуа. Да и ветер совершенно некстати с такой силой швырял пригоршни дождя в окно, что казалось, какой-то великан плескает воду из гигантского ведра. Она не раз говорила с мистером Мортоном, старшим партнером фирмы, о плачевном состоянии оконных рам, но тот в подобных случаях неизменно отвечал, что фирма-де стеснена в средствах, да и вообще сейчас не до того. Елена включила электрокамин и настольную лампу, и в комнате стало, по крайней мере, уютнее.
Неожиданно она мысленно перенеслась в детство, в дом, где жила с родителями и братом. Это был большой старый дом, по которому гуляли сквозняки, а долгими зимними вечерами всех светильников оказывалось недостаточно, чтобы рассеять тени, прятавшиеся по углам. И тем ярче казались рождественские свечи, тем сильнее ощущалась царившая в доме атмосфера взаимной любви.
Очередной порыв ветра внезапно прогнал эти видения. Она опять была в конторе.
Возможно, это был и не ее автомобиль — мало ли в Лондоне красных машин с помятыми крыльями. Только он точно знал, что это машина Мари.
Возможно, она решила пройтись по магазинам. Только в этом месте практически не было магазинов.
Возможно, она назначила здесь кому-то свидание. Только почему-то она решила назначить свидание именно напротив конторы Елены Флеминг.
Он развернулся и быстро зашагал обратно. Потом побежал.
Елена перечитала завещание четырежды, но текст так и не стал вразумительнее. Документ гласил, что миссис Дьелафуа оставляет все свое имущество молочнику — за исключением холодильника, который она оставляет почтальону (очевидно, потому, что у молочника, по идее, уже имелся холодильник). Неудивительно, что родные усопшей опротестовали завещание. Вопрос заключался в том, можно ли доказать, что миссис Анжелина Дьелафуа действительно была психически больной и верила, что она Жанна д'Арк, что в правительство Англии проникли инопланетяне из галактики Уби-Джуби и что торшер иногда подает ей из угла гостиной весьма разумные советы.
Неожиданный грохот у входной двери заставил Елену подскочить. Это еще что за чертовщина? Грохот на секунду стих, но затем возобновился с новой силой, на этот раз сопровождаясь воплями. Может быть, в юридическую контору явился дух свихнувшейся миссис Дьелафуа?
Елена поднялась и осторожно подошла к двери. Она решила, что надо выяснить, кто к ней ломится, прежде чем вступать с этим кем-то в контакт. Медленно отперев замок, она осторожно выглянула наружу.
Джон Айзенменгер, насквозь промокший, колотил что было силы в дверь и что-то орал. Судя по выражению его лица, доктор пребывал в полнейшей панике. Что с ним случилось?
Она распахнула дверь и уже открыла было рот, чтобы выяснить, в чем дело, но тут вдруг слева от нее со звоном разбилось окно. Елена повернула голову, и в тот же миг кусок кирпича ударил ей в висок.
Чего Айзенменгер терпеть не мог, так это пунктов оказания первой помощи. Здесь людям приходится сталкиваться с беспощадностью профессии врача; именно здесь сосредоточилось все самое жестокое и бессердечное, что есть в человеке, именно здесь, где люди взывают о помощи, нет места благодарности и сочувствию. Последние несколько часов Айзенменгер провел в приемной, втиснувшись между пьяной дамой, то и дело испытывавшей рвотные позывы, и сидевшим на коленях у мамы маленьким мальчиком, фурункул на шее которого грозил вот-вот лопнуть.
Елена пострадала не сильно — удар сбил ее с ног и оглушил и она чуть не потеряла сознание. Убедившись, что голова женщины более или менее цела, Айзенменгер вызвал полицию. Вопреки протестам Елены он из предосторожности все же отвез ее в травматологический пункт. Если не считать шока и синяка, с ней все было в порядке, но сорокапятиминутное ожидание подействовало на нее примерно так же, как тот кирпич.
Какой-то маленький вертлявый человечек обратился в окошко регистратуры, находившееся неподалеку от Айзенменгера. Одет человечек был в дорогой костюм; а его лысевшую голову вместо шляпы украшали разбросанные там и сям пигментные пятна. Держался этот странный тип довольно робко.
Айзенменгер не обратил бы на него внимания, если бы не услышал произнесенную им фамилию: Флеминг. Когда женщина в окошке сообщила ему, что Елена Флеминг в данный момент находится у врача, человечек стал оглядываться в поисках свободного стула. Айзенменгер поднялся и подошел к нему, гадая, кто бы это мог быть.
— Прошу прощения. Вы хотите видеть Елену Флеминг? Меня зовут Джон Айзенменгер. Я привез ее сюда.
Лицо мужчины выразило понимание и участие. Обменявшись с Айзенменгером рукопожатием, он представился:
— Мортон. Кристофер Мортон, старший партнер фирмы.
Айзенменгер отвел его в угол приемной, где страждущих медицинской помощи было несколько меньше.
— Какое ужасное происшествие! — воскликнул мистер Мортон. — Просто кошмар! С вами все в порядке? Как Елена? Я помчался сюда сразу же, как только мне сообщили об этом. В конторе сейчас полиция…
Мортон продолжал картинно ужасаться и бомбардировать Айзенменгера дурацкими вопросами и столь же дурацкими соболезнованиями, изредка останавливаясь для того, чтобы набрать в легкие воздуха. Вклинившись в один из этих промежутков, Айзенменгер заверил его, что с Еленой ничего страшного не произошло.
