Сандро на дворе расседлывает коней. Слышно, как проводит он их по ближайшей улице аула.
Потом закусывают, пьют чай.
Нина уступает мужчинам кунацкую, а сама идет в заднюю горницу, где когда-то жила весело и безмятежно ее красавица-мать.
Ага-Керим крепко сжимает ее руку на прощанье:
— Спи сладко. И да витают золотые сны над твоей прекрасной головою.
— Спасибо, ага! Усни и ты. И ангел да принесет тебе мудрейшую из мыслей на восходе, — в тон татарину отвечает девушка, соблюдая обычай своей родины — платить любезностью за любезность.
Багрянцем и золотом облиты горы. Точно из бездны рождается солнце, обливая утесы пурпуровым отблеском жгучего румянца. Звонче поют потоки. Сине-розовое утро плывет из высот. Чирикают горные пташки. Небо ясно и пленительно. Точно первые дни лета. Почти что жарко.
Ага-Керим, Нина и оба мальчика давно на ногах. Их разбудил крик муллы с минарета, по обыкновению призывавший мусульман к первому утреннему намазу.
Ага-Керим с Селимом вышли на кровлю, разостлали бешметы, сделали заповеданное обычаем мусульман омовение и, повернувшись лицом к Востоку, упали на колени и прочли молитву.
Внизу молились Нина и Сандро. Потом наскоро позавтракали сыром, лавашами, чаем.
— Ты придумал что-либо, ага? — спросила, внимательно взглянув на татарина, Нина. Селим и Сандро так и впились в него глазами.
Он утвердительно кивнул головою.
— Пусть в Бестуди не знают о цели нашего приезда. Пусть не видят, что и Ага-Керим здесь. Не то подумают сразу: зря Ага-Керим не заглянет сюда. Поэтому Керим оденется проводником, слугою. Княжна и один из соколят будут показываться на улице, принимать гостей в кунацкой. Другой соколенок проберется туда и под видом нищего мальчишки, пастуха, работника, наймется служить к Леиле-Фатьме. Пусть вызнает все. И когда узнает, Ага-Керим проникнет в гнездо и вернет княжне девочку.
— Но, Керим, мы не справимся с ними: нас только четверо, а слуг у Леилы немало, — проронила Нина.
— Творец наградил Керима проворством и ловкостью джайрана и лукавством змеи. Пусть не беспокоится княжна. О силе здесь не может быть и речи. Только бы хитрая сова Леила-Фатьма не пронюхала, что здесь находятся княжна и я.
— А кого же пошлем мы в усадьбу? — Нина вслух произносит свою мысль.
Оба мальчика стоят перед нею, оба смелые, ловкие, рвущиеся помочь общему делу всей душой. У обоих отвагой горят глаза.
Оба ждут повеления «друга», готовые ринуться в «гнездо» по одному ее слову. Ага-Керим смотрит на них тоже и, молча улыбаясь, поглаживает бородку.
Смотрит и Нина.
Оба ей одинаково дороги. Оба ее воспитанники, приемные сыновья. Обоим чем-то неизъяснимо желанным и прекрасным кажется «подвиг» проникновения в усадьбу, отыскивание Дани. Особенно Селиму, который чувствует свою тяжелую вину и так хотел бы чем-нибудь исправить ее, загладить ее.
Но Нина знает, что одним ложным шагом можно испортить дело: здесь нужна не сила, а выдержка, терпение. И обидеть каждого из мальчиков ей больно. Забраковать для дела не хочется ни одного.
Новая мысль быстрою молнии пронизывает ей голову. Тонкая улыбка змеится по лицу. Она переводит глаза с лица одного мальчика на лицо другого. Как решить?
Пауза молчания длится долго. Сандро потупил взор. Селим весь дрожит, порываясь произнести что- то. Вдруг, неожиданно, резко, порывом, вырывается из груди его крик:
— Пошли меня, джаным, пошли меня! — Нина отрицательно покачивает головою.
— Не огорчайся, — говорит она ласково, кладя руку ему на плечо. — Ты еще не умеешь терпеливо ждать. Излишней скоростью ты можешь погубить дело. Ты еще слишком молод. Ты не смог выдержать терпеливо искушения, не мог выждать моего решения и первый стал просить. Не годится это, дитя мое. Туда пойдет Сандро для общей пользы.
Глаза Селима наполняются слезами.
— О, «друг», о, «друг»! — лепечет он бессвязно, исполненный раскаяния и тоски.
— Не горюй, мой мальчик! И здесь тебе будет дело. И когда понадобится твоя помощь, поверь, Ага- Керим и я не оттолкнем ее, мальчик, — говорит спокойно Нина.
Ага-Керим долго смотрит на Сандро и обращается к нему:
— Подойди сюда, орленок. О, за этого нечего бояться.
— И помни: пять выстрелов один за другим на воздух из пистолета в трудную минуту, и Ага-Керим будет подле тебя, — протянув небольшой револьвер мальчику, говорит он.
Нина медленно благословляет его, крестит.
— Будь осторожен, Сандро. Надеюсь на тебя. — Глаза мальчика вспыхивают.
— О, «друг»! Я исполню все, чтобы ты могла гордиться мною.
— Каждый вечер у утеса шайтана я буду ждать тебя. Ты будешь приносить туда сведения, орленок, — снова наказывает Керим.
— Так, ага.
— А теперь переоденься. С нами взяты всякие нищенские отрепья. Смотри, чтобы никто не узнал тебя под ними.
— Леила-Фатьма никогда в жизни не видала меня. Будь спокоен, «друг».
И мальчик бросается переодеваться.
Когда он появляется снова, его трудно узнать. Старый, рваный бешмет, шаровары в лохмотьях и такая же папаха; крепко невидимым под рубахой поясом притянут пистолет.
Нина смотрит на своего воспитанника с виду спокойно, но со смутной тревогой в душе.
«Что если его ждет опасность?»
Но тут же гонит эту мысль из головы. Ее Сандро сумеет скрыться вовремя из усадьбы Леилы. Он такой умный, смелый, такой находчивый во всякие минуты жизни. И потом Ага-Керим не выпустит его из глаз — будет подле, поблизости каждую минуту.
Кроме того, она, сама Нина, поднимет на ноги весь аул в случае опасности, разнесет усадьбу тетки Леилы-Фатьмы, но не даст случиться ничему дурному, не даст!
Грустно одно, что так осложняется дело. Лучше было бы, если бы она могла пойти прямо к тетке и спросить: «Где Даня?»
Но этим значило бы испортить все.
Жаль, что Ага-Керим так хорошо известен дочери наиба. Ага-Керим женат на ее сестре Гуль-Гуль. А то бек Джамала вернее бы исполнил поручение, даваемое мальчику. Что делать? Такова воля Божия.
— Ступай же смело, мой мальчик. И да хранит тебя святая Нина, — говорит она, сжимая руку Сандро, и отпускает его.
— Эй, кунаки, пустите-ка погреться у костра пастуха.
Три дидайца слышат веселый татарский окрик.
Из полутьмы вырисовывается отрепанная фигура байгуша.
— Куда несет тебя, мальчишка? — осведомляется старший из них, Мамед, с любопытством поглядывая на пришельца.
У того только черные глаза поблескивают в темноте да сверкают в улыбке ослепительно белые зубы. Лихо заломлено набекрень то, что в давние, лучшие времена, очевидно, носило название папахи: теперь это просто-напросто какие-то грязные вихры, сомнительного вида отрепья, смешавшиеся на лбу с черными блестящими кудрями мальчика.
— Эге, кунак, да я вижу, ты из веселых! — Второй дидаец, Сафар, лениво поворачивается с одного бока на другой.
— Будешь веселым — стеречь табуны не надо, — подхватывает ворчливо себе под нос, третий, совсем еще молодой.
— Небось, даром стережете, а? — Мальчишка-байгуш корчит лукавую рожу.
