— Вот дурней нашел за пазухой у шайтана, — глупо ухмыляется средний. — За полтора тумана на голову. Вот что, кунак.
— Ловко. Небось, у самого пророка в раю таких цен не бывает, — восторгается вновь прибывший. — И кто же это вас ублажает так, кунаки?
— Старуха одна, дочь наиба. Да что ты вчера родился, мальчишка, что про Леилу-Фатьму не слышал?
— Велик Всевышний, ее-то мне и надо.
— Зачем?
— Служить к ней проситься хочу.
— Ты-то? Нищий, оборванец?
— А что! Или нищие должны разучиться есть хинкал?
— Клянусь, у мальчугана язык остер, как лезвие кинжала. Видно, ему нечего терять. Ты кем же наняться хочешь в усадьбу? — и старший из дидайцев заглянул пришельцу в лицо.
— Певцом.
— Что?
— Певцом, — не сморгнув, отвечает мальчик. — Давно слыхал я, что богатые беки и князья наезжают к вашей хозяйке гадать прошлое и будущее, а чествовать важных гостей песней некому. Вот я и мыслил.
— Ты в добрый час помыслил, мальчуган! — заметил Сафар. — Песни — услада джигита. Особливо после вкусного шашлыка. Только трудненько их заучить.
— Мне нечего заучивать. Я сам слагаю сызмала песни.
— Ты, куренок?
— Ты хотел сказать орленок, старик? — стройная юношеская фигура выпрямляется с гордостью.
— Но, но, потише. Не знаешь адата? Так не говорят старшим.
— Если старшие не оскорбляют младших, — не сморгнув, отвечает байгуш.
— Клянусь, у мальчишки язык, как вертел. Пожалуй, он и сказочник, и песенник хоть куда. А ну-ка спой, кунак, а мы тебя послушаем охотно.
— Мои песни так занятны и прекрасны, что, заслушавшись их, вы, чего доброго, провороните стадо, — опять звучит у костра надменный ответ.
— Эге! Да ты важен, точно узден. Так, по-твоему выйдет мальчуган: отведем тебя к хозяйке завтра с восходом. Авось примет тебя, — смягчившись, подкупленный находчивостью юноши, говорит Мамед. — А пока вот тебе потник, вот чурек. Ложись, ешь и спи до завтра.
— Вот за это да хранит вас Творец.
В усадьбе Леилы-Фатьмы поселился лезгинский юноша-байгуш. Пока он не у дела. Старый Гассан взял его себе в помощники. Убирает сад, дом, двор, таскает воду с Аминат, проезжает коней с Гассановыми сыновьями.
Мальчик исполняет все это быстро, ловко, охотно. Сметливый, юркий, странно только, что плохо говорит по-татарски. Оправдывается тем, что долгое время прожил с детства в Тифлисе у армянина, продавца клинков.
— Потом уехал хозяин, а я остался без дела, вернулся в горы, а язык свой и забыл, — рассказывал он.
— Ну, хоть петь бы умел по-татарски.
— О, это могу, прикажи только, отец, — почтительно склоняя голову перед Гассаном, говорит мальчик.
— Погоди, придет время. Соберутся гости в сакле, тогда и споешь.
Тот только вздыхает. Видно, хотел бы отличиться поскорей.
Когда все ложатся спать и в усадьбе воцаряется тишина ночи, мальчик-байгуш кошкой прокрадывается вдоль забора, к утесу шайтана, что в десяти саженях торчит от ворот. И мгновенно клекот орла прорезывает тишину ночи.
Ему отвечает лай дикой чекалки из леса. Это условный знак.
— Ага-Керим, ты?
— Сандро!
Две фигуры появляются на утесе.
— Узнал что-нибудь?
— Пока ничего, батоно. Будут на той неделе гости. Мне обещан новый бешмет. Выступлю в кунацкой впервые. Тогда «ее» увижу, наверно, а пока силюсь всячески узнать, здесь спрятали ее или нет.
— Не спеши, время терпит.
— А что поделывает «друг»?
— Шлет тебе привет. И Селим тоже. Не торопись. Знаешь поговорку: пустишь с крутизны коня скоро, сломаешь ноги себе и ему. Эту поговорку никогда не следует забывать.
— Ты прав, ага.
— Завтра здесь же, у утеса?
— Так, господин.
— А пока да хранит тебя Всевышний. Помни: пять выстрелов из револьвера подряд в трудную минуту, удалец!
И Керим, потрепав по плечу мальчика, первый спускается с утеса.
Сандро спешно возвращается назад.
В Совьем гнезде идет последняя уборка каштанов. Дидаец Али, глуповатый парнишка лет семнадцати, раскачивает деревья. Сандро, в своей рваной одежде байгуша, подбирает плоды и кладет их в корзины.
Сандро уже четвертые сутки проводит в Совьем гнезде, а толку мало. О Дане ни слуху, ни духу. Как ни выглядывает ее всюду своими зоркими глазами юноша, о присутствии Дани в усадьбе нет и помину. Спросить же о ней здешнюю дворню нельзя. Поймут, донесут Леиле-Фатьме, погубишь дело.
Единственный безопасный здесь человек — это Али. По глупости, Али ни за что не догадается, не расчухает сути. Судьба, как нарочно, сталкивает сегодня Сандро с Али. Гассан приказал собирать каштаны до захода солнца.
Это — дикие каштаны, есть их нельзя, но Аминат умудряется приноравливать их в хозяйстве.
Али залез на верхушку и чувствует себя там падишахом, а в это время Сандро томится внизу.
Что, если нет уже в живых Дани? Что, если эта безумная Леила убила ее?
Даня, капризная, своенравная, строптивая, могла поперечить старухе, и, кто знает, дочь наиба, может статься, давно уже успела расправиться с нею.
Хуже всего эта неизвестность. Надо узнать во что бы то ни стало, теперь же, сейчас. Не каждый раз приходится ему оставаться с Али.
Сандро принимает надменную позу, заламывает еще больше набекрень папаху и говорит:
— Эй ты, лупоглазый, влез на вышку, так думаешь, что самому шайтану брат!
— Дидайцы всегда парят орлами в небе, а я дидаец, — важно бросает в ответ с глупой улыбкой Али.
— Ну и орел! Просто кошка, вскарабкавшаяся не на свое место.
— Ну-ну, потише, байгуш.
— Чего байгуш. Я богаче турецкого султана, потому что пою, как бюль-бюль весною на ветке. В горле у меня целые тысячи абазов, если ты хочешь знать, — деланно обижается Сандро.
— Уж скажешь тоже. Небось, золотая штука пленницы лучше. Та плачет как горленка весною. Век не пропеть тебе так.
— Какая штука? — притворяясь не понимающим, лениво спрашивает Сандро, в то время как дрожь нетерпения охватывает его.
Но Али понял, что проговорился, и поджимает губы.
— Мало ли что! — говорит он беспечно, — много знать будешь — поседеешь. Тут, брат-кунак, Совье гнездо, и сам шайтан играет на золотой штуке, — заканчивает он, сердито вытирая полой рваного бешмета
