— Она совершенно нормальна, — покачал головой Ренар.
— Но ведь ей внушил это голос!
— Это вы утверждаете с доктором Жакобом. Но доказательств нет. Как медик, постоянно наблюдающий за нею, я должен сказать, что она действительно была одно время нездорова, но теперь поправилась.
— Поэтому тетя и приглашает вас в свидетели вместе со мной — именно потому, что вы думаете, будто она выздоровела. Но она больна, больна, уверяю вас!
— Любой консилиум признает ее совершенно здоровой и юридически дееспособной. Скорее вас, дорогая моя, признают ненормальной, послушав ваши рассуждения о каком-то голосе, что-то внушающем тете.
Доктор Ренар рассуждал трезво. И все-таки нужно же что-то предпринять!
Я кинулась звонить Жакобу, все время оглядываясь на дверь — как бы не вошла тетя. Но никто не отвечал, даже матушка Мари, видно, куда-то ушла.
Злиться было бесполезно. Ведь мы договорились, что я буду звонить по вечерам. Не мог же Морис целыми днями сидеть у телефона, словно на привязи.
Я снова помчалась в сад, нашла доктора Ренара в задумчивости расхаживающим по аллейке и, с трудом переводя дыхание, попросила:
— Милый доктор, а вы не можете все-таки объявить ее ненормальной? Хотя бы на несколько дней, пока Морис что-нибудь не придумает...
— Но моя врачебная честь... Как вы могли мне предложить это? — ответил он, насупившись, таким тоном, что я пожалела о своей просьбе, и проговорил наставительно: — «Если хочешь поступать честно, принимай в расчет и верь только общественному интересу, а не окружающим людям. Личный интерес часто вводит их в заблуждение...»
— Опять Гольбах? — сердито спросила я.
— Нет, Гельвеций, — и грустно добавил, опустив седую голову: — Я и так уже начал ей лгать из-за вас, Клодина...
Обед прошел в тягостном, похоронном молчании. А вскоре после обеда за воротами раздался требовательный гудок автомобиля.
Я никогда не встречалась с нотариусами и представляла их по читанным в детстве романам Диккенса. Поэтому, когда вместо зловещего сухопарого старика крючкотвора в торжественном черном сюртуке появился совсем молодой человек спортивного вида, я изумилась. И приехал он не в старомодной карете, а в новеньком ядовито-красном «ягуаре».
Молодой человек, с машинальной учтивостью склонив стриженую голову, внимательно и безучастно выслушал, что ему сказала тетя, и деловито застучал на привезенной портативной машинке. Через несколько минут он положил на стол документ, который нам предстояло подписать.
Тетя дважды внимательно прочитала его и твердо, решительно подписалась. Потом как свидетель подписался доктор Ренар, стараясь не смотреть в мою сторону.
Настала моя очередь. Теперь они все трое смотрели на меня: тетя — сердито и требовательно, со все нарастающим гневом, старенький доктор Ренар — сочувственно и, как мне показалось, виновато, а молодой нотариус — просто с досадой на непонятную задержку.
— Ну? — насупилась тетя.
Я взяла ручку и подписала, стараясь не разрыдаться. Глаза мне застилали слезы, я ничего не успела прочитать, кроме заголовка «Дарственная» и первых двух строчек:
«Я, нижеподписавшаяся, Аделина-Мария Кауних, находясь в здравом уме и твердой памяти...»
Швырнув ручку на стол, я убежала в сад и там наплакалась вдоволь. Несколько раз мимо проходил озабоченный доктор Ренар, негромко окликая меня. Но я забилась в самую глушь кустов и не отзывалась.
Так я просидела до темноты, а потом пошла в кафе у шоссе и позвонила Жакобу.
— Н-да, все осложняется. Жаль, что не удалось отговорить ее, — сказал он, выслушав мой рассказ. — Хотя, впрочем, это вряд ли было возможно. Уж они, конечно, постарались ее обработать как следует. Так что не огорчайтесь. А вот вам подписывать, пожалуй, не стоило.
Помолчав, словно ожидая от меня ответа, он добавил:
— Попробуем задержать вступление дарственной в силу. Что-нибудь придумаем. Вы слышите меня?
— Слышу.
— Но не верите, да?
— Вилли ваш приехал наконец? — ответила я встречным вопросом.
— Звонил, что завтра прилетает. Мы с ним сразу же приедем. Можно будет остановиться у доктора Ренара?
— Думаю, да. Он проникся к вам большим уважением.
— Предупредите его, пожалуйста, но так, чтобы никто больше не знал о нашем приезде, — как бы их не спугнуть.
Подумав, он добавил:
— Может, вам подать жалобу на незаконность дарственной? С тетей вы, правда, окончательно поссоритесь, но хоть время выгадаем. Впрочем, бессмысленно. Вы же сами подписались свидетельницей, а теперь вдруг придете с жалобой. Глупо. Ладно, потерпите еще, а потом я все возьму в свои руки.
«А что толку?» — хотела я спросить, но удержалась.
— Пожалуйста, до нашего приезда не оставляйте тетю ни на минуту одну. Пересильте себя, сделайте вид, будто ничуть не сердитесь. Следите за нею днем и ночью, ни на миг не выпускайте ее из виду!
— Почему? Зачем вы меня пугаете?
— Я вас не пугаю, а просто прошу быть внимательной. Дело приняло серьезный оборот, мало ли что может случиться, — туманно ответил Морис.
Я так устала, что не стала больше его расспрашивать, попрощалась и по тропинке, смутно белевшей в лунном свете, побрела домой.
Ночь была тихой, приветливой, мирной. Уютно и ласково сияли огоньки в селении под горой. Там, кажется, пели...
Мной овладела полная апатия. Хотелось одного: поскорее добраться до постели и завалиться спать. Пропади они пропадом, этот голос и все тревоги!
Я спала до утра как убитая. А потом одно событие за другим начали обрушиваться лавиной, и все понеслось, завертелось, словно в детективном фильме...
Весь день я неотступной тенью ходила за теткой по пятам, стараясь беззаботно и весело болтать и все время с тревогой ожидая какого-нибудь происшествия: ведь не случайно Морис велел быть настороже?
Откуда ждать нападения? Я вспомнила, что рассказывал доктор Жакоб о внушенных преступлениях, и на сердце становилось все беспокойнее...
Но день прошел мирно и спокойно. И, кажется, я хорошо сыграла свою роль: тетя опять подобрела, ледок, образовавшийся между нами после вчерашнего, растаял.
Доктор Ренар охотно согласился приютить у себя Жакоба с его приятелем-инженером.
— Хоть на целый месяц — мне будет только веселее...
После обеда он ушел к себе, чтобы приготовиться к встрече гостей. К ужину опоздал, подмигивал мне, делал таинственные знаки, а улучив удобный момент, шепнул, как опытный заговорщик:
— Приехали. Передают вам привет.
Мне стало смешно. Очень уж все, несмотря на серьезность положения, напоминало игру в сыщиков. Даже доктор Ренар увлекся и чувствует себя великим конспиратором...
Вечером, когда тетя ляжет, я хотела навестить Мориса и познакомиться с долгожданным Вилли. Но все получилось иначе.
После ужина тете стало плохо. Она жаловалась на резкую боль в желудке. Поставили тарелку, но боли становились все сильнее. Я позвонила доктору Ренару.
Он осмотрел тетю, побранил нас за грелку и озабоченно сказал:
