встречаю со стороны ваших соотечественников.
Принц возразил:
– Противодействие вашим желаниям, сир, это всего лишь отражение чувств и мыслей этих людей.
Филипп с досадой отвернулся и пробормотал:
– Нет, принц, вы не обманете меня. Вы виноваты… и прежде всего – в ереси. Да… вы и только вы виноваты в ней.
Принц понял, что ему объявляют войну. У него не было выбора, а потому он решил спасти Нидерланды от испанского гнета и жестокостей инквизиции.
На главной площади Вальядолида было людно. Все смотрели на помост, сооруженный перед храмом Святого Франциска. Там готовилось аутодафе, одно из самых значительных за последние месяцы. У самых ворот храма инквизиторы возвели высокую трибуну, которую сейчас занимали члены королевской семьи, знатные придворные и их слуги. Лицо Хуаны было скрыто за темной вуалью – как и во всех тех случаях, когда она показывалась на людях; Филипп, глаза которого сияли фанатическим блеском, совсем не походил на того спокойного, невозмутимого человека, которым его привыкли видеть испанцы; дон Карлос, казавшийся особенно бледным в своем роскошном черном наряде, не сводил взгляда с отца.
Рядом с Филиппом сидел его друг, Рай Гомес да Сильва, граф Ферийский. Рай украдкой посматривал на Филиппа. Что у него сейчас на уме? – размышлял Рай. Многие годы проживший рядом с Филиппом, он мог разгадать его мысли. Король Испании думал о том удовольствии, которое доставит Богу действие, начинавшееся на площади.
Рай поежился и перевел взгляд на юного принца. Карлос не проявлял внимания к предстоявшему зрелищу. Видимо, думал о своем отце и о супруге, приезда которой тот ждал в самое ближайшее время.
Государственный секретарь и главный советник короля, Рай полностью отдавал себе отчет в трудностях, стоявших перед страной. Он бы хотел поделиться с Филиппом мыслями о Карлосе; желал бы высказать королю соображения, касавшиеся внутренней политики Испании. У него уже давно сложилось свое мнение о Великом Инквизиторе, севильском кардинале-архиепископе Фернандо Вальдесе, который руководил сегодняшним зрелищем. Репутация кардинала-архиепископа уступала разве что славе Томаса Торквемады. Возглавив испанскую инквизицию, он задался целью укрепить ее власть – и добился немалых успехов на этом поприще. Он навербовал целую армию шпионов; теперь они были повсюду, все подслушивали, запоминали каждое слово или вступали в разговор, стараясь вытянуть у собеседника какое- нибудь неосторожное высказывание. При Вальдесе были изобретены новые инструменты пыток. Филипп превозносил его рвение, однако Рай знал, что многие жертвы Вальдеса были достаточно богаты и после осуждения их состояние переходило в распоряжение кардинала-архиепископа. Увы, зная это и многое другое, Рай не осмеливался поделиться своими сведениями с королем – могли он надеяться, что за подобную откровенность не будет обвинен в ереси?
Рай вздохнул и оглядел горожан, толпившихся вокруг помоста.
Вот открылись тяжелые ворота тюрьмы, недавно выстроенной на противоположной стороне площади. Оттуда стали выводить мужчин и женщин, на головы которых был надеты одинаковые картонные шапочки с гротескными изображениями дьяволов и нечистой силы.
Все они были одеты в санбенито, шерстяные балахоны трех разных видов, которые позволяли зрителям с первого взгляда определить участь, уготовленную каждому осужденному. Некоторые из них, помеченные большим красным крестом, обвинялись в простительных грехах – им предстояло выслушать приговор о конфискации имущества и вернуться в темницу, откуда они только что вышли. У других на балахонах были нарисованы обнаженные человеческие торсы, объятые языками пламени, направленными вниз; это означало, что их ожидает сожжение, но на костре они уже ничего не почувствуют, поскольку в качестве снисхождения они будут предварительно повешены. Третий тип санбенито изображал человеческие торсы в языках пламени, повернутых вверх; такие балахоны надевали на нераскаявшихся еретиков, приговоренных к сожжению заживо.
– Раскайтесь и будете прощены! – хором запели монахи, шедшие по обе стороны этой процессии. – Раскайтесь – и будете прощены!
Лицо Филиппа порозовело от возбуждения, когда он увидел знамена, взметнувшиеся над головами стражников и монахов. Красные, как кровь, они были украшены геральдическими щитами инквизиции, а также родовыми знаками Фердинанда и Изабеллы.
После торжественной проповеди, которую прочитал епископ Заморский, Филипп вскинул голову и сурово оглядел осужденных.
Зрители затаили дыхание. Вальдес, встав со своего места, протянул руку вперед, и тотчас все люди, собравшиеся на площади – мужчины, женщины, старики и дети – упали на колени, подняли ладони к небу и речитативом запели клятву верности святой инквизиции. Они обещали до конца жизни бороться с еретиками – если понадобится, пожертвовать собой.
При первых словах этой клятвы Филипп неожиданно вскочил на ноги и выхватил из ножен шпагу, выкованную из лучшей толедской стали. Затем, держа ее перед собой, запел вместе со своими подданными.
Когда пение стихло, горожане посмотрели на трибуну и увидели своего короля, все еще стоявшего со сверкающей шпагой в руке. В первую секунду они оторопели. Никогда прежде их правители не приносили вместе с ними клятву верности делу и слову инквизиции! Своим поступком Филипп взял на себя обязательство: сначала католик, и только потом король.
После нескольких мгновений полной тишины толпа разразилась криками:
– Да здравствует Филипп!..
– Да благословит Господь нашего правителя Филиппа!.. Взглянув на короля. Рай внезапно понял, что видит перед собой фанатика. Затем отвернулся. Когда началось сожжение, он молча смотрел на языки пламени, лизавшие тела осужденных. Рай с жалостью думал о том маленьком мальчике, который стоял обнаженным на помосте в монастыре Святой Анны и дрожал от холода. Увы, перемена, произошедшая в его друге, была неотвратима, и Рай это понимал лучше, чем кто-либо другой.
Филипп ждал Елизавету в одном из залов гвадалахарского королевского дворца. С ним были Хуана и Карлос.
Карлос напряженно вглядывался в отца. Он знал, что его невеста уже успела обворожить всех испанцев, сопровождавших ее на пути из Франции, – даже угрюмый Альба вел себя, как влюбленный
