Трехгрошовый роман

широколиственные растения в серых эмалевых горшках.

– Вы пришли по поводу бракоразводного процесса? – несколько холодным тоном спросил Уолли. – По правде сказать, мне становится не по себе, когда я о нем думаю. Супружеская измена господина Мэкхита установлена и признана им. Привлечение господина Кокса (одного из ваших деловых друзей, если я не ошибаюсь) в качестве свидетеля супружеской измены вашей дочери, само собой, лишь уловка, но я опасаюсь, что при этом на свет Божий будут извлечены целые горы грязного белья.

– Кто предложил выставить свидетелем господина Кокса? – удивленно спросил Пичем.

– Господин Мэкхит. Несколько дней тому назад.

– Так, – медленно сказал Пичем. – Дело в том, что господин Кокс уже два дня как пропал. Он позавчера не вернулся домой. Его сестра, с которой он живет в одной квартире, по-видимому, очень обеспокоена. К сожалению, у него есть известные наклонности, толкающие его на общение с подонками общества, так что его отсутствие не может не вызвать серьезных опасений. Иными словами, я боюсь, что с Коксом нам больше не придется иметь дело.

– Ага!

Это все, что сказал Уолли. Он испытующим взором посмотрел на своего собеседника, словно еще не отдавая себе отчета в том, что произошло.

– Я порвал всякие деловые отношения с господином Коксом, – продолжал Пичем. – Я ездил с ним в Саутгемптон, и там, после некоторых происшествий, у меня открылись глаза. Я предпочел бы не вдаваться в описание тех омерзительных, прямо-таки тошнотворных сцен, очевидцем которых мне довелось быть. С того момента в нравственном отношении человек этот перестал для меня существовать.

После этого он оставил Кокса и с непроницаемым лицом заявил, что его дочь сообщила ему, что ожидает ребенка от своего мужа. Вследствие этого положение в корне изменилось. Ни о каком разводе больше не может быть речи.

Адвокат, как видно, был этому рад. Пичем продолжал говорить сухим тоном. Он осведомился, как протекает процесс его зятя и чем он может кончиться, и дал понять, что с некоторых пор он заинтересован в благоприятном исходе.

Адвокат поиграл разрезальным ножиком.

– Господин Пичем, – сказал он, – можете меня повесить, если ваш зять не будет оправдан. И тени подозрения на нем не останется, можете быть уверены. У него есть алиби.

– Отлично, – сказал Пичем и собрался было встать.

– Совсем не отлично, – с возмущением сказал Уолли. – Если не будет найден убийца, дело затянется. Сперва проверят его алиби. Нет, милый Пичем, тут уж нам придется чуточку помочь.

Он откинулся на спинку кресла и сложил ручки на животе.

– Дорогой Пичем, – начал он медленно, – вы заинтересовали, да и не можете не быть заинтересованы, в том, чтобы обстоятельства, при которых скончалась госпожа Суэйер, были выяснены до конца. Если не ошибаюсь, Уайт отстаивал перед судом присяжных тот тезис, что Суэйер, принимая во внимание ее экономическое положение, не нуждалась в убийце для того, чтобы покончить счеты с жизнью. Ей действительно жилось очень плохо.

Уолли говорил все медленней, как бы подыскивая формулу перехода. Он смотрел мимо господина Пичема, который сидел не двигаясь, свесив костлявые руки между колен.

Как бы подстегнув себя, Уолли продолжал:

– К сожалению, благодаря ряду дополнительно выяснившихся обстоятельств эта версия оказалась несостоятельной.

Уолли встал. Он широко зашагал по толстым коврам, которые он заработал своим ораторским искусством.

– Господин Пичем, – сказал он многозначительно, не переставая шагать, – в последние дни своей жизни покойная Мэри Суэйер общалась с человеком, которому, пожалуй, жилось еще хуже, – с неким солдатом по имени Фьюкумби. В суде он выступил в качестве свидетеля. Из его показаний явствует, что в вечер убийства он встретился с госпожой Суэйер и проводил ее до набережной.

Адвокат помолчал. Он резко остановился перед Пичемом, пристально поглядел на него и продолжал спокойно:

– Он последним видел убитую, и ни одному человеку, слушавшему его показания, не пришла в голову мысль, которая напрашивалась сама собой. До такой степени ненависть к людям, стоящим на более высокой ступеньке общественной лестницы, ослепляет свидетелей, происходящих по большей части из простонародья! Этот солдат провожал несчастную Суэйер, которая к тому времени, вероятно, окончательно потеряла власть над собой, и в редакцию «Зеркала». Есть доказательства – должны быть доказательства, показания соседей, например, подтверждающие демоническую власть этого человека над несчастной женщиной. Он прокрался в ее уютное гнездышко в ту пору, пока ее муж, тоже солдат, то есть его товарищ, находился на фронте. Этому человеку доставило особое удовольствие обольстить жену товарища. И все это произошло в крохотной комнатке, на глазах у детей! Пронюхав об исключительном внимании и отеческой заботливости, проявляемых господином Мэкхитом по отношению к самым мелким его сотрудникам, он днем и ночью наседал на несчастную, уговаривая ее использовать открывшуюся перед ней редчайшую возможность. Охваченная стыдом женщина, некогда порядочная и честная, должно быть, отказалась; она, должно быть, заявила, что не станет шантажировать своего шефа; ночью на набережной, видимо, разыгралась сцена… Так или иначе, у нас будут показания докера, который в интересующий нас вечер гулял по набережной и в четверть десятого встретил Фьюкумби, шедшего по направлению от крайней дамбы. Господин Пичем! – Адвокат возвысил голос. – Те самые соображения, которые не позволяют нам верить, что состоятельный банкир Мэкхит мог лишить жизни мелкую торговку Суэйер, наводят нас на мысль о том, что это мог сделать нищий проходимец, бывший солдат Фьюкумби, потерявший образ и подобие человеческое. Эти соображения суть соображения об уровне развития человека. Военное ремесло, возвышающее образованного, обладающего воображением человека и толкающее его на величайшую доблесть, пробуждает в грубом, необразованном человеке самые низменные инстинкты. Его манит нажива. Нажива в любой форме. Элементарная кровожадность толкает его на убийство. Для него не существует открытого, стимулирующего все человеческие способности соревнования, стремления ввысь, вечно бдительного честолюбия, жажды стать лучше и сильнее, свойственной нашему образованному обществу. Те убогие знания, что он приобрел в школе, не способны оказать на него решающего воздействия, да и в большинстве случаев его влечет в школу только теплая печка, если не возможность избежать побоев, градом сыплющихся на него в родном доме. Он ничего не может заработать – для этого он слишком туп. А если он что заработает, то тут же промотает. Денежное вознаграждение, полученное им при демобилизации, уходит у него меж пальцев. И вот у него уже нет ни гроша. Вы-то ведь знаете, господин Пичем: Лондон отнюдь не детский сад для тех, у кого пусто в кармане! Он пытается просить милостыню – ничего не выходит: вероятно, у него недостаточно симпатичная внешность. И вот он приходит в то состояние, когда малейшая надежда раздобыть деньги парализует все сдерживающие центры. Он должен убить, хотя бы это убийство принесло ему два шиллинга! Во всем этом частично повинна природа, неравномерно распределяющая свои дары, среда, воспитание. Мы не станем это отрицать!

Адвокат несколько секунд смотрел вверх, на хрустальную люстру.

– Вы мне возразите, – продолжал он тихим голосом, – что она заведомо была нищей, что в кармане у нее не могло быть больше двух-трех пенни. Но я вам уже объяснил, что я себе представляю определенную сцену: зашедшую чересчур далеко попытку воздействия на волю этой достойной сожаления женщины. Однако два-три пенни тоже могли сыграть решающую роль. И это возможно. Даже это! Что? Человеческая жизнь за два-три пенни? Мыслимо ли это? Милостивые государи! – Адвокат, увлекшись своим красноречием, забыл, что он находится у себя дома. – Одного взгляда на наш город достаточно, чтобы понять эту ужасающую, невероятную истину: это возможно! Что для вас, милостивые государи, несколько пенсов? Что для вас несколько фунтов? Что нужно для того, чтобы вы… Нет, я не стану развивать эту мысль! Знаете ли вы, что такое ночь, проведенная под мостом? Нет! Избавьте меня от этого описания!

Адвокат стоял, упершись руками в спинку стула, в двух шагах от Пичема, глядя на него сверху вниз. Спокойно, несколько рассеянно, словно стараясь удержать в памяти основные тезисы своей необычайной импровизации, он закончил:

– Резюмирую. Безвыходное материальное положение, то самое, что могло толкнуть Мэри Суэйер на