животом. Ранило и второго балагура. И паренек еще чаще оставлял овраг, а Наймушин покрикивал громче прежнего — батальон успешно отбивал контратаки, наносил потери — и у Наймушина поднималось настроение.
Бой как будто на исходе, но порывы на линии все еще были. Прервалась связь с ротой Чередовского, Наймушин дул в трубку, ругал Чиненова:
— Это называется — как часы? Где связь, сержант?
Чиненов отрывисто скомандовал:
— Гридасов, на линию!
— Притомился я, товарищ сержант…
— В Берлине отдохнем. Шагом марш!
Гридасов покорно встал.
Когда он ушел, Наймушин спросил у Чиненова:
— Этот Гридасов — новенький? Из полка прибыл? На место Кати?
— Из полка. На место Кати.
Наймушин посмотрел на куст, под которым недавно дремал Муравьев, и вздохнул: «Эх, Катя, Катя!»
Повреждение Гридасов исправил быстро, однако не возвращался. Чиненов сердился: что он копается, людей-то нет, ну как снова порыв? Через несколько минут Чиненов забеспокоился: не случилось ли что- нибудь? Может, ранен? Либо убит?
Устранять очередное повреждение ему пришлось самому. Оставив командира батальона у аппаратов, Чиненов вышел из оврага, пригнувшись, затопал вдоль провода. Под сапогами чавкало болотце и каменела ссохшаяся почва, провод то висел на шестах или ветках деревьев, то лежал на земле. Как раз на этих участках, где провод тянулся прямо в траве, взрывы и секли его.
Еще рвались шальные снаряды и мины, заставляя Чиненова падать наземь.
Около камня, обросшего лишайником, обнаружил порыв. Привычно зачистил перочинным ножом концы провода, срастил их. И в этот момент увидел: из кустарника торчат ноги в обмотках и ботинках. Даже не подойдя к телу близко, Чиненов узнал большущие, не по размеру, рыжие ботинки Гридасова.
Парень лежал посреди поляны, изрытой разрывами, гимнастерка на спине пробита осколками, в намертво сжатых, скрюченных пальцах — концы провода: смерть застала его за этой работой. Нежное девичье лицо, грустно-изумленные глаза, от которых по запыленным щекам прочертились светлые полоски, как будто бы Гридасов плакал.
Подошел санитар — грузный, с толстыми ляжками. Указав узловатым пальцем на Гридасова, сказал:
— Готов хлопчик.
Чиненов ответил:
— Не надо называть его мертвым.
Санитар не удивился, жалостливо и безнадежно развел руками:
— Как же не надо, милай! Наповал он убитый, наповал…
И Чиненов повторил:
— Не называй его мертвым.
В овраге Наймушин спросил:
— Ну, что с Гридасовым?
— Наповал убит. Наповал, товарищ капитан. — Чиненов морщился, трогал свою повязку на голове.
Наймушин насупился, опустил бинокль. Убит Гридасов, мальчик, похожий на девушку, который прибыл из полка вместо Кати. И Катю убило. А что, если убьет Наташу? Война, тут не разбирают, женщина или нет. Осколок, пуля — и конец. Нет, не может того быть! Она останется живой, я так хочу этого!
— Папашенко! — позвал Наймушин.
— Я туточки, товарищ комбат.
— Отойдем-ка сюда… Налей сто… лучше сто пятьдесят… Да так, чтоб комар носу не подточил…
Папашенко громко заговорил:
— Чайку, товарищ комбат? Сей секунд!
Он налил из фляги в эмалированную кружку — со стороны не видно, что в кружке, — Наймушин не спеша, словно чай, в три приема выпил водку и не поморщился. Сунул конфетку в рот.
Не удержался — выпил в бою. Зато как-то веселее. И о Наташе думается легче. Он еще с ней встретится, не может же у них так все оборваться.
Зуммер. Чиненов передал трубку Наймушину:
— Вас, товарищ капитан. Первый!
Наймушин сразу признал басок комдива: с хрипотцой и какой-то булькающий.
— Здравствуй, вояка. Отбиваешься? Ну-ну. Доложи обстановку подробней.
Наймушин докладывал и слышал в трубке хриповатое стариковское дыхание. Комдив ни разу не прервал его. Дослушав, спросил:
— Все?
— Так точно, товарищ первый!
— Вопросы ко мне есть?
— Никак нет, товарищ первый!
— Тогда к тебе вопрос. На участке батальона подбито четыре танка. Два из них — на счету артиллерии, мне известно, какие батареи их подожгли. Два танка подбили бойцы противотанковыми гранатами. Соответствует истине?
— Соответствует, товарищ первый!
— Как их фамилии?
— Рядовой Пахомцев и рядовой Шубников, — сказал Наймушин и в душе поблагодарил Орлова: он перед этим позвонил от Чередовского, сообщил фамилии солдат и рассказал, как было дело.
— По горячим следам хочу вручить им медали «За отвагу». Не возражаешь?
— Никак нет!
— Представь на них наградные, после оформим. Сейчас я у Шарлапова. Как бой совсем утихнет, пришли солдат сюда. Уяснил?
— Так точно! Все будет исполнено! Разговаривая с генералом, Наймушин поймал себя на том, что придерживает дыхание, будто винный запашок передается по телефону. А пить, между прочим, нужно с умом, знать, когда и сколько. Он уже сто крат твердил себе это, а поди же, опять выпил не ко времени. Ну да ничего, язык у него работает нормально, а начальство далеко, на том конце провода. Не унюхает. Орлова тоже поблизости нет, некому будет доложить в политчасть. Но все же замполит у меня оперативен, успел сообщить о Шубникове и Пахомцеве. Хоть здесь от него польза.
Когда Шубников и Пахомцев пришли в овраг, Наймушин удивился:
— И того, и другого помню. Благодарность объявлял сразу двоим… А за что — позабыл, подскажи…
— В обороне фрицевскую разведку разогнали, товарищ капитан, — сказал Шубников.
— Верно! Продолжаете на пару работать? — Наймушин засмеялся.
— Стало быть, на пару, — сказал Шубников, обнажая в смехе проеденные табачищем зубы.
— Добро! За подбитые танки объявляю благодарность!
— Служу Советскому Союзу! — рявкнул Шубников. Теперь и Сергей не сплоховал, рванул одновременно с Шубниковым.
— Моя благодарность — цветочки, ягодки будут в полку, — сказал Наймушин. — Вас там ждут.
Ждали! На командном пункте полка их тотчас провели в землянку Шарлапова. В тесной землянке было полно начальства: генерал, начальник политотдела, какой-то подполковник из армии, подполковник Шарлапов, его замполит, начальник штаба. Сергей и Шубников перед этим начальством не стушевались, рванули: «Товарищ генерал! Рядовой Пахомцев! Рядовой Шубников!»
Генерал поздоровался с ними, усадил, расспрашивал подробности боя с танками, хвалил. Достал из коробочек серебряные, на серых ленточках медали, собственноручно приколол к гимнастеркам, обнял.
