понравился, а Мариша во все глаза смотрела на косой пробор, на пухлые щеки, на кубики в петлицах.
Вставали в семь утра и, перекусив, — в поле: ходили по компасу, ориентировались по карте и на местности, стреляли, толовыми шашками подрывали пни. Спали мало, и удивительно — спать не хотелось.
Наконец ночь перехода. Над Москвой кружили германские бомбовозы, скрещивались лучи прожекторов, рвались бомбы, что-то горело, тут же, у Волоколамска, — гробовая тишина. По чернотропью — снег запорошил назавтра — группа без выстрела пересекла линию фронта. Пять суток в лесу. И вот — нет Марины Клевцовой, Мариши. На обратном пути, у переднего края, группу обстреляли, смертельно ранило Раиску. Не стало второй школьной подруги.
Потом Наташа участвовала в нескольких операциях. И с Феликсом, и с другими командирами, пока из Ставки не прибыл маленький полковник в большой папахе. Ознакомившись с итогами вылазок, он выразился, что, мол, неплохо, но вообще-то это не дамское дело — и девушек отчислили.
Перед отъездом Наташи к ней подошел Феликс — не тот юный, пухлый, а постаревший, словно ссохшийся. Сжал ей пальцы: «И я скоро уезжаю. В действующую. Разрешите, буду писать вам? В память о Марине…» Но она не получила от него ни одной весточки.
Наташа попала на курсы медсестер. Была ротным санинструктором, вытаскивала раненых. Через полгода взяли в санроту, к Шарлаповой.
Наташа ворочалась, закрывала и открывала глаза, и подушка казалась ей большой и жаркой.
И Сергей в эту ночь не уснул. Он выходил наружу, оглядывал небо, отыскивая заветную звезду. Но звезд много, одному не выбрать, можно лишь вдвоем.
29
На Смоленск, на Смоленск!
Грохот, звон, уши заложило. Наймушин взглянул на часы: артиллерийская подготовка длится уже час двадцать. Через десять минут закончится, и батальон пойдет в наступление на южную окраину Кузьминичей. Серые избы-пятистенки хоронятся в садах по склону, многие не схоронились — горят.
Канонада отодвинулась. Последний, словно запоздалый залп гвардейских минометов — и все попритихло. Сколько раз Наймушин испытывал это: тишина после артподготовки, кажется, будто оглох.
Он потряс пальцем в ушах, слух немного прояснился, но уши болели по-прежнему. Снова взглянул на часы, поднес к глазам бинокль: дым еще не рассеялся и вздыбленная земля не улеглась, а роты уже покинули наспех отрытые окопы и поднялись в атаку. Он увидел, что впереди стрелковой цепи мелькали в дымовой завесе фигуры саперов, поставивших флажки у проходов на заминированном брюквенном поле, возле первой немецкой траншеи, Не подкачали саперы. И мои пехотинцы не подкачают: уже в первой траншее, выбрасывают рогатки и ежи, потом — во вторую. И мне менять НП. Второй за день! Вперед!
Роты пошли в атаку налегке, поэтому Наймушин приказывает старшему лейтенанту Бабичу:
— Пускай повозки вдогонку.
— Не рано, товарищ капитан?
— Ты что? С луны свалился? — Наймушин повышает голос. — Выезжай немедленно!
Взбивая истертую в порошок глину, повозки двинулись к деревне, доверху нагруженные вещевыми мешками, скатками шинелей и плащ-палаток. И полевые кухни, в которых варился обед, запылили туда же.
Кузьминичи были взяты. Батальон, не задерживаясь, прошел пустошь, обширное картофельное поле, огороды, захлестнутые бурьяном и полынью, и ворвался в Сафоновку, превращенную немцами в опорный пункт.
Деревня была наполовину сожжена. Многие избы порушены: либо сорваны крыши, либо выломаны стены — чтобы стрелять из минометов, либо вовсе разобраны — ни блиндажи. Телефонист, тянувший связь на новый КП, выругался:
— От псы-собаки! Нет, чтоб лесом попользоваться, рядушком же — русское жилье сводят, окаянные!
— Скорей подключайся, — сказал Наймушин телефонисту. — И вызывай командира полка.
Телефонист невозмутимо возился, бормотал:
— Псы-собаки, доберемся мы до вас!
— Да скорей ты!
Телефонист присоединил провод к аппарату, подул в трубку, покашлял, опять подул, сказал:
— Подполковник Шарлапов слушает. Наймушин выхватил у него трубку, улыбнулся:
— Докладывает Наймушин. Задача выполнена. Деревни полностью очищены от противника. Захвачены большие трофеи. Сорок пять пленных направляю в тыл… Что? Совершенно верно, задачу выполнил досрочно, в моем распоряжении еще двадцать минут…
Но переставая улыбаться, он отдал телефонисту трубку.
— Торопишься ты, комбат, с докладами, — сказал Орлов, присевший на срубе.
— А чего ж тянуть резину? Овладел деревнями — докладывай.
— Полностью очищены? Только что за колодцем была перестрелка с автоматчиками. — Орлов расстегнул ворот, почесал грудь. — Не худо бы закрепиться. Немцы могут контратаковать.
«Не может не спустить ЦУ. Эти ценные указания у меня в печенке», — подумал Наймушин. Подавляя раздражение, спросил:
— Какие у вас данные?
— На северной опушке накапливаются танки, пехота. Подбежал связной — задыхаясь, с распустившейся обмоткой:
— Товарищ капитан… фрицы… контратака…
Орлов посмотрел на Наймушина и ничего не сказал. Тот подошел к связному вплотную, расставил ноги:
— Обмоточку закрути… Вот так. А теперь доложи толком.
— С опушки двигаются танки, шесть штук. За ними пехота, около двух рот.
— Это уже конкретный разговор. Сколько до танков?
— Метров четыреста, товарищ капитан.
— Побачим. — Он вспрыгнул на полуразобранную стену. Невдалеке от командного пункта разорвался снаряд. Наймушин опустил бинокль. — Точно, метров четыреста. А то и триста пятьдесят.
Он спрыгнул на землю, взял телефонную трубку.
Снаряды падали, вздымая глину, повизгивали, вгрызались в дерево, как железные зубы, а Наймушин, прикрыв ладонью трубку, кричал в нее:
— Шесть коробок! Средних! Триста пятьдесят метров! Повял — триста пятьдесят! Будь другом, дай подкалиберными! А после — осколочными, понял?
Танки подошли к командному пункту метров на сто пятьдесят, и здесь на меже два из них подожгли артиллеристы, третий — бронебойщики. Уцелевшие развернулись, отошли, бросив на произвол судьбы свою пехоту. А пехота, покинутая, обманутая, на открытом месте обстреливаемая осколочными снарядами, не дрогнула, лезла и лезла. Посыльный от Чередовского: боеприпасы иссякают.
Звонки от других ротных: подбросьте патронов, гранат. Выслушивая их, Наймушин чертыхался: быстро не подбросить, пункт боепитания вон где. Орлов сказал:
— Не пустить ли в оборот трофеи?
Не успев разозлиться за подсказку, Наймушин крикнул в трубку:
— Стреляйте из трофейного оружия! Пусть подносчики берут с немецкого склада!
На передовой произошло занятное: стрельба из нашего оружия стихала, стихала и совсем прекратилась, и уже с обеих сторон чешут «шмайссеры» — «с немецким акцентом», как пошутил Орлов.
Так и не пробившись к деревне, немцы отошли на опушку.
Наваливались сумерки. Овраги стали глухими, черными, сосновый лес — фиолетовым.
