— Проверяй. Но зачем меня вызывал? Не мог прийти в роту?
— Товарищ Орлов, ты не указывай, куда мне идти и что делать. Если хочешь знать, хотя мы в равном воинском звании, я старше тебя по служебному положению: ты на батальоне сидишь, а у меня полковой масштаб.
— Полковой масштаб… Мне нужно, чтоб полковой агитатор помогал мне, а не мешал.
— Ну, товарищ Орлов… — Копейчук огляделся. — Старшим офицерам надлежит не тут вести подобный разговор. Отойдем.
— Отойдем… Но я тебе выскажу, давно хотел высказать. Они выбрались из ямы, прошли к малиннику. Копейчук остановился, скрипнул ремнями:
— Прежде чем ты мне скажешь, товарищ Орлов, я тебе скажу. Пропаганда и изучение приказа Верховного Главнокомандующего в батальоне поставлены безобразно, индивидуального чтения нет и в помине, все пущено на самотек. Я в этом убедился. Кроме того, в политчасти полка имеются сведения, что в момент атаки некоторые бойцы допускают нецензурные выражения. Судя по всему, в батальоне этому явлению не дают политической оценки, по ведут борьбы с ним. Об этом я вынужден проинформировать заместителя командира полка по политической части. И вообще, ты зарываешься, товарищ Орлов, много на себя берешь!
— Послушай и ты меня, товарищ Копейчук, — сказал Орлов. — Вопросы слишком принципиальные, чтобы превращать их в повод для перебранки. Сперва отвечу. Ты требуешь, чтобы бойцы каждый день изучали первомайский приказ. Но они его в свое время хорошо изучили. Теперь выполнять его надо — бить, гнать гитлеровцев, что мы и делаем. Дальше: ругаться — скверная привычка, но часто эти матершинники — отчаянно храбрые солдаты. Конечно, мы стараемся отучить их от ругани, но сразу не отучишь. И стоит ли придавать этому политическую окраску? А начальство можешь информировать, твое право. Теперь я выскажу тебе, что думаю о твоем стиле работы. Ты ратуешь за форму, а надо — за суть. Ты упиваешься трескотней, забывая о деле. Ты прибыл в батальон, но в роты не спустился, затребовал меня, оторвал от практической работы. Скажи: почему ты не ходишь в роты? Почему оседаешь в батальоне? Почему мы с Карахановым участвуем в атаках, а тебя я ни разу не видел в цепи?
— Товарищ Орлов, — сказал Копейчук, — ты мне экзаменов не устраивай. Когда нужно, пойду в атаку.
— Просто тебе пора менять стиль.
— А ты политически незрел, Орлов. И зарываешься. У меня же определенное задание, нужно возвращаться в полк.
— Ты и выполнишь задание в ротах, и в бою поучаствуешь. В политчасти это одобрят.
— Ты так считаешь, всезнающий, всеумеющий товарищ Орлов? — Копейчук отставил ногу, подбоченился. — Ну так и быть, я согласен, веди. Пойдем?
— Попозже. Уж коли я попал на КП, использую это, побываю у минометчиков. А вечером, потемну, пойдем…
Командный пункт они покинули в полной темноте. Копейчук все поторапливал, но Орлов не спешил.
Когда они собирались уходить, Копейчук спросил:
— А кто нас будет сопровождать?
— Никто.
— Это непредусмотрительно. Можно было взять автоматчика или связного.
— Иногда беру.
— Слух прошел по всей Руси великой про твой благородный поступок — отказался от ординарца. Небось Папашенко преимущественно на комбата работает?
— Ты недалек от истины. Увы, обратного хода не дашь.
— Самолюбие? И ошибся, всепонимающий, всевидящий товарищ Орлов?
— Самолюбие. И ошибся. На войне без своего ординарца трудненько… А ты не язви. Подымай ноги выше, но то растянешься.
Было безлунно, черно. Хлестали ветки, на тропе пни, сапоги хлюпали по болотной жижище. Тишина. Ни трассирующих пуль, ни ракет.
— Ты дорогу хорошо знаешь? — спросил Копейчук.
— Признаться, посредственно. А что?
— Веди, веди.
Вначале было зябко, сейчас жарковато. Копейчук достал носовой платок, вытер лицо, шею, трубно высморкался. Орлов сказал:
— Не отставай.
— А ты не гони. Как на пожар.
Пот стекал за воротник, намокла прядь на лбу, как приклеилась. Сбилась портянка в левом сапоге. И — одышка. Не привык он таскаться по ночному лесу, да и не бывает в этом нужды. Но раз принцип на принцип — извольте, идет и будет участвовать в ночном бою.
— Тут уже где-то недалеко, — сказал Орлов. — Овраг — и три сосны. От них — направо.
Миновали овраг, но трех сосен не увидели. Орлов успокоил: не этот овраг, а другой. Пересекли и другой — нет сосен. Вошли в осинник. Под сапогами захлюпала вода.
— Что за наваждение? — сказал Орлов. — Ручья не должно быть.
«А зря спросил его, знает ли он дорогу, — подумал Копейчук. — Еще вздумает разыгрывать, шутник ведь».
— Где же три сосны? — спросил Орлов. — Неужели проскочили?
— Тебе лучше знать, — сказал Копейчук, внутренне усмехаясь: разыгрывай, разыгрывай.
— Давай вернемся, — сказал Орлов.
Повернули назад, но на этот раз и оврагов не нашли — сплошь ровное место, ельник, ельник. Направо — ельник, налево — ельник, потом какие- то дохленькие березки.
Орлов присел на пенек, снял пилотку:
— Ф-фу… Слушай, Копейчук, сдается, мы заблудились.
— Да?
— Вот и да. Давай говорить тише. Оборона прерывистая, есть сквозные проходы, может, немцы где- то… У тебя компаса нет? Нет? А я свой разбил. И звезд не видно, не сориентируешься… Ну, пойдем дальше, только осторожно, чтоб не угодить к Гитлеру в лапы.
— Без паники! У нас оружие: у тебя автомат, у меня пистолет. В случае чего…
— Тише, — сказал Орлов. — Мужчина ты отчаянный. С пистолетом навоюешь.
Опять кружили. Где передовая, где наши, где немцы? И там стреляют трассирующими, н там. С той стороны светят ракеты и с этой. С этим дурацким розыгрышем и впрямь заплутаешь, напорешься на немцев. Не догадывается, что ли, что я его раскусил?
— Стой! Пропуск! — сказали из кустов, сказали вполголоса, но Копейчук подскочил, будто рявкнули над ухом. И Орлов вздрогнул.
— «Шомпол», — сказал Орлов. — Это я, Орлов, замполит. Со мной майор Копейчук, из полка.
Часовой подошел к ним, осветил фонариком, а подчасок, не выходя из кустарника, спросил:
— Товарищ Орлов, аман ба?[5]
— Аман, аман. Это ты, Ермуханов?
— Я, я.
— Ого, куда нас затащило! А нам надо к Чередовскому.
Часовой засмеялся:
— Указую вам путь, товарищи майоры: кабель, держитесь за него, по связи дойдете.
— Спасибо, хлопцы, — сказал Орлов. — Счастливо оставаться.
Отойдя от сторожевого поста, Орлов остановился, сказал подошедшему Копейчуку:
— Перетрухнул-таки я, когда потеряли дорогу.
— Перетрухнул? — переспросил Копейчук и понял: никакого розыгрыша не было, все было всерьез. И у него задергалась щека.
