– Да хлебушек бы был – мы бы жили, не крякнули…
– Вся надея и осталась…
– А ржаной хлеб – он убористый…
Оправился и сельсоветский:
– Давайте договоримся так. Не только у вас будет хлеб, но каждую неделю автолавка будет приезжать.
Поразились бабы:
– Ещё и автолавка на неделе? Ну-у-у!..
Тут в серо-клетчатом не зевает:
– А вот и такая есть надоба. Давняя. Пока фронт воевал – мы тут, иные, и на фронт поработать успели…
Искитея: – От августа сорок третьего, как фронт прошёл…
А серо-клетчатая – как помоложе других: веки не набрякшие, глаза открытые, серые, живые. Сыпет бойко, да только зуб в нижнем ряду мелькает единственный:
– Я, например, чуть не три года отработала на военном заводе. Город Муром, Владимирской области. Мы, значит, на кого работали? И праздников не знали, без выходных, без отпусков. Нам тогда что говорили? Ваш труд – будет наша победа, быстрей покончится война и упокоится страна. А почему ж вы нас забыли, которые трудились, а? Теперь даже пенсии меньше какой другой старухи получаем…
Районный пригладил чуб свой смоляной:
– Да, впервые в этом году вспомнили тех, которые работали в тылу. Вот я почти каждый день теперь вручаю юбилейные медали своим матерям. Они – до слёз… Каждый день получают юбилейную медаль и плачут. Говорят, наконец-то нас вспомнили, потому что весь фронт вынесли на своих плечах. Вручную пахали, сеяли, последние носки отдавали солдатам. А если вы действительно трудились – согласно Указа вам нужно или документы найти, что вы трудились, или надо хотя бы двух свидетелей…
– Да вот нас тут двое и есть. Мы друг другу свидетели.
– Ещё третью нужно.
– В Подмаслове есть.
– Если вы до 45-го года работали в тылу больше шести месяцев и найдёте документ или свидетельские показания – мы вам обязательно вручим медаль. И согласно медали получите льготы, которые положены.
А сельсоветский-то, оказывается, законы лучше знает. И – к районному, остережённо:
– К сожалению, я вас перебью. Значит, если только будет какая поправка, – а то сейчас в Указе свидетельские показания не берутся во внимание. И если в трудовой книжке нет отметки, то юбилейной медали не дают. Вот о чём мы подымали всегда…
Районный хмурится, слегка смущён:
– По-моему, поправки должны быть.
Серо-клетчатая – с новым напором:
– Как так?? Мы – военкоматом были мобилизованы и как военные девушки считались. Которы наши девушки уходили с работы – тех военный трибунал судил. Понимаете, какие мы были?
Искитея только кивает, кивает: – Да, да.
Сельсоветский: – Тогда надо делать запрос через военкомат.
Районный: – Да. Составим списки, официально сделаем запрос, пусть поднимают документы сорок третьего года. Такие вопросы очень многие возникают.
Вижу – Овсянникова аж перекосило: слушал-слушал, совсем голову повесил и одной кистью держится за неё безнадёжно.
А в капустном, маленькая, выступила, пока ей перебоя нет:
– А у меня вот есть медаль за военные годы. Конечно, у меня её нет, но документ на неё есть, справный. И – льготы у меня какие, за свет половину плачу. Конечно, неведь какие ещё мне могут быть положены. Поехала в правление, отвечают: колхоз у нас бедный, нету вам. И даже зярно моё осталось неполучённое, председатель машины зярна не пригнал для пенсионеров.
– Льготы? Теперь – всё заложено в районном бюджете. И через районный бюджет обязательно оплотим, кому чего отпускать за пятьдесят процентов. Но, конечно, я не могу каждый день у вас бывать…
– Это мы понимаем… – сразу в три улыбки.
И тут решилась Искитея. И тем старчески-мягким, ненастойчивым голосом, как говорила со мной под берёзой:
– А вот мой муж был и участник войны. И инвалид. И льготы были. А как умер он – за всё плачу безо льготы.
Подполковник Овсянников встрепенулся возмущённо. И, сильно окая:
– Должны быть! Все льготы, которые даны были вашему мужу, и если вы не вышли замуж за другого…
Искитее – самой дивно, губы в слабой улыбке:
– Да где-е…
– …то все эти льготы сохраняются за вами! И неважно, когда он умер.
– А – восьмой год его нет…
– Ну, – встрепенулся районный, посмотрел на часы. – Вопросы, которые касаются вас, наших ветеранов, наших матерей, – я буду лично решать. Если не смогу я – тогда будем выходить на область. А Москвы – мы не затронем, не должны.
Адлиг Швенкиттен
односуточная повесть
Памяти майоров Павла Афанасьевича Боева и Владимира Кондратьевича Балуева
1
В ночь с 25 на 26 января в штабе пушечной бригады стало известно из штаба артиллерии армии, что наш передовой танковый корпус вырвался к балтийскому берегу! И значит: Восточная Пруссия отрезана от Германии!
Отрезана – пока только этим дальним тонким клином, за которым ещё не потянулся шлейф войск всех родов. Но – и прошли ж те времена, когда мы отступали. Отрезана Пруссия! Окружена!
Это уже считайте, товарищи политработники, и окончательная победа. Отразить в боевых листках. Теперь и до Берлина – рукой подать, если и не нам туда заворачивать.
Уже пять дней нашего движения по горящей Пруссии – не было недостатка в праздниках. Как одиннадцать дней назад мы прорвали от наревского расширенного плацдарма – то пяток дней по Польше ещё бои были упорные, – а от прусской границы будто сдёрнули какой-то чудо-занавес: немецкие части отваливались по сторонам – а нам открывалась цельная, изобильная страна, так и плывущая в наши руки. Столпленные каменные дома с крутыми высокими крышами; спаньё на мягком, а то и под пуховиками; в погребах – продуктовые запасы с диковинами закусок и сластей; ещё ж и даровая выпивка, кто найдёт.
И двигались по Пруссии в каком-то полухмельном оживлении, как бы с потерей точности в движениях и мыслях. Ну, после стольких-то лет военных жертв и лишений – когда-то же чуть-чуть и распуститься.
Это чувство заслуженной льготы охватывало всех, и до высоких командиров. А бойцов – того сильней. И – находили. И – пили.
И ещё добавили по случаю окружения Пруссии.
А к утру 26-го семеро бригадских шофёров – кто с тягачей, кто с ЗИСов – скончались в корчах от метилового спирта. И несколько из расчётов. И несколько – схватились за глаза.
Так начался в бригаде этот день. Слепнущих повезли в госпиталь. А капитан Топлев, с мальчишеским полноватым лицом, едва произведённый из старшего лейтенанта, – постучал в комнату, где спал командир 2-го дивизиона майор Боев, – доложить о событии.
Боев всегда спал крепко, но просыпался чутко. В такой постели дивной, да с пышным пуховиком,
