Электричества нет, прервано, а нашли две керосиновые лампы, поставили на стол. И сидел Боев над картой. Карта – всегда много говорит. Если в карту вглядываться, в самом и безнадежьи что-то можно увидеть, догадаться.
Боев никого не торопил, всё равно саней подождём. В безвестье он, бывало, и попадал. Попадал – да на своей земле.
Радист уже связался со штабом бригады. Ответ: скоро выезжаем. (Ещё не выехали!) А новостей, распоряжений? Пока никаких.
Вдруг – шаги в прихожей. Вошёл, в офицерской ладной шинели, – командир звукобатареи, оперативно подчинённой Боеву. Давний приятель, ещё из-под Орла, математик. И сразу же свою планшетку с картой к лампе развёртывает. Думает он: вот, прямая просёлочная на северо-восток к Дитрихсдорфу, ещё два километра с лишком, там и центральная будет, туда и тяните связь.
Смотрит Боев на карту. Топографическую читал он быстрей и точней, чем книгу. И:
– Да, будем где-то рядом. Я – правей. Нитку дам. А топографы?
– Одно отделенье со мной. Да какая ночью привязка? Наколют примерно. И к вам придут.
Такая и стрельба будет. Приблизительная.
Торопится, и поговорить некогда. Хлопнули дружеским пожатием:
– Пока?
Что-то не сказано осталось. И своих бы комбатов наставить, так и они заняты. И – лошадей пождать.
И прилёг Боев на диванчик: в сапогах на кровать – неудобно. А без сапог – не солдат.
6
Для кого война началась в 41-м, а для Боева – ещё с Хасана, в 38-м. Потом и на финской. Так и потянулось сплошной войной вот уже седьмой год. Два раза перебывал на ранениях – так та ж война, а в родной край отпусков не бывает. В свою ишимскую степь с сотнями зеркальных озёр и густостайной дичью, ни к сестре в Петропавловск вот уж одиннадцатый год путь так и не лёг.
Да когда в армию попал – Павел Боев только и жизнь увидел. Что было на воле? Южная Сибирь долго не поднималась от Гражданской войны, от подавленного ишимского восстания. В Петропавловске там и здесь – заборы, палисадники ещё разобраны, сожжены, а где целы – покривились. Стёкла окон подзаткнуты тряпками, подзатянуты бумагой. Войлок дверной обивки где клоками висит, где торчит солома или мочало. С жильём – хуже всего, жил у замужней сестры Прасковьи. Да и с обувью не лучше: уж подшиваешь, подшиваешь подошвы – а пальцы наружу лезут. А с едой ещё хуже: этого хлеба карточного здоровому мужику – ничто… И везде в очереди становятся: где – с пяти утра, а где набегают внезапной гурьбой, не спрашивая: а чтo будут давать? Раз люди становятся – значит, что-то узнали. И – нищих же сколько на улицах.
А в армии – наворотят в обед борща мясного, хлеба вдосыть. Обмундирование где не новенькое, так целенькое. Бойцы армии – любимые сыны народа. Петлицы – малиновые пехотные, чёрные артиллерийские, голубые кавалерийские, и ещё разные (красные – ГПУ). Чёткий распорядок занятий, построений, приветствий, маршировок – и жизнь твоя осмыслена насквозь: жизнь – служба, и никто тут не лишний. Рвался в армию ещё до призыва.
Так – ни к чему, кроме армейского, не приладился, и не женился, – а позвала труба и на эту войну.
В армии понял Павел, что он – отродный солдат, что родная часть ему – вот и дом. Что боевые порядки, стрельбы, свёртывания, передвижки, смены карт, новые порядки – вот и жизнь. В 41-м теряли стволы и тягу – но дальше такого не случалось, только если разворотит орудие прямым попаданием или на мине трактор подорвётся. Война – как просто работа, без выходных, без отпусков, глаза – в стереотрубу. Дивизион – семья, офицеры – братья, солдаты – сынки, и каждый своё сокровище. Привык к постоянной передряге быта, переменчивости счастья, уже никакой поворот событий не мог ни удивить, ни напугать. Нацело – забыл бояться. И если можно было напроситься на лишнюю задачу или задачу поопаснее – всегда шёл. И под самой жестокой бомбёжкой и под густым обстрелом Боев не к смерти готовился, а только – как операцию заданную осмыслить и исполнить получше.
Глаза открыл (и не спал). Топлев вошёл. Лошади – притянули.
Боев сбросил ноги на пол.
Мальчик он ещё, Топлев, хлипок для начальника штаба. Но и комбата ни одного отпустить не хотелось на штаб, взял с начальника разведки.
– Позови Боронца.
Крепок, смышлён старшина дивизиона Боронец, и глаза же какие приёмчивые. Уже сам догадался: из саней убирает лишнее – трофеи, барахло. Трое саней – под погрузку, на три наблюдательных – катушки с проводом, рации, стереотрубы, гранаты, чьё и оружие, чьи и мешки, из взводов управления, и продукты.
– После Либштадта – кого видел по дороге? Пехоту?
Боронец только чмокнул, покачал большекруглой головой.
– Ник-к-кого.
Да где ж она? Совсем её нет?
Вышел Боев наружу. Мутнела пасмурная ночь, прибеленная снегом. Висела отстоянная тишина. Полная. Сверху снежка больше не было.
Все трое комбатов – тут как тут. Ждут команды. Один всегда – при комдиве, это Мягков будет, как и часто. А Прощенков, Касьянов – по километру влево, вправо, на своих наблюдательных, и связь с комдивом только через огневые.
Ну, уже многое видали, сами знают сынки. Сейчас самое важное – правильно выбрать места наблюдательных. Ещё раньше: на какую глубину можно и нужно внедриться. В такой темноте, тишине и без пехотной линии – как угадать? Мало продвинешься – будешь сидеть безполезно, много продвинешься – и к немцам не чудо попасть.
– А всё ж таки понимай, ребята: вот такая тишина, и такая пустота – это может быть очень, очень серьёзно. Топлеву:
– Ищи, Женя, пехоту, нащупывай всеми гонцами. Найдёшь – пусть командир полка меня ищет. Это уж… слишком такое… Из бригады – узнавай, узнавай обстановку. А я выберу НП – свяжусь с тобой.
И прыгнул в передние сани.
7
В отсутствие комбата старшим офицером 6-й батареи был командир 1-гo взвода старший лейтенант Кандалинцев. А по годам он был и старше всех бригадных командиров взводов: под 40 лет. И росту изрядного, хотя без статной выправки, плечи не вразвёрт, голова прежде времени седая, и распорядительность разумная – его и другие комвзвода «батей» называли.
А Олег Гусев, хотя и вырос среди уличных городских сорванцов, – от Кандалинцева ещё много жизненного добирал, чего б ниоткуда не узнать.
Ещё раньше, чем поставили все четыре пушки в боевое положение, Кандалинцев распорядился выставить на 50 метров вперёд малым веером – охранение. А замолкли оттянутые от огневых трактора – разрешил расчётам чередоваться у орудий. Гусеву же показал на каменный сарайчик, близко позади:
– Пойдём пока, костям на покой.
Чуть сдвинув батарею, можно было поставить её и ближе к удобным домам, но отсюда стрелять будет лучше.
Да сменные в расчётах туда и побежали спать. Гусев тоже в два дома заходил и покрутил приёмники, надеясь, что попадётся на своём питании, заговорит, – нет, молчали глухо. Приёмники в домах – это была заграничная новость, к которой привыкали боязно: по всему Советскому Союзу они на всю войну отобраны, не сдашь – в тюрьму. А тут вот…
Очень уж хотелось Олегу узнать что-нибудь о нашем прорыве, какие б ещё подробности. А батарейные рации ловили только одну нашу станцию на длинных – и никакой сводки о прорыве не было.
Кандалинцева призвали в 41-м из запаса, два года он тяжко провоевал на Ленинградском фронте, а после ранения прислали сюда, в бригаду, уже скоро тоже два года.
Когда можно хоть чуть отдохнуть – Кандалинцев никогда такого не пропускал.
Пошли в сарайчик, легли рядом на сено.
