А видно, оттепели не будет. Ночь тут стоять, взял из саней валенки, переобулся.
Но вот, Топлев докладывал: со штабом бригады связи нет как нет. Странно. Сколько им тут ехать? Не перехватили ж их немцы по дороге?
Тут вспомнил: комбриг в госпиталь днём уехал. Значит, там Выжлевский заправляет?
И всяких-разных политруков сторонился, не любил Боев как больше людей пустых. Но Выжлевский был ему особенно неприятен, что-то в нём нечистое, – оттого и особенно пустозвонское комиссарство. Натихую поговаривали в бригаде, что за 41-й год что-то у Выжлевского не сходилось в биографии: был в окружённой Одессе, потом два-три месяца тёмный перерыв – потом, как ни в чём не бывало, в чине, на Западном фронте. И как-то с этим всем был связан Губайдулин? отчего-то сразу из пополнения Выжлевский взял его в политотдельцы и быстро возвышал в чинах. (И Боеву в парторги навязал.)
От Топлева: связи с бригадой всё нет. Но нашёлся командир стрелкового полка, пошёл по следу на НП.
Ну, наконец. Теперь хоть что-нибудь поймётся.
13
– Товарищ старший лейтенант! Товарищ старший!..
– Что? – сразу несонным голосом отозвался Кандалинцев.
– Тут немец прибрёл! Перебежчик!
Это докладывал ефрейтор Нескин, вшагнувший в сарайчик. Немца задержало охранение – он прямо шёл через поле.
Услышал и Гусев. Дивная новость! Оба взводных командира с сенной копны соскользнули вниз.
Пошли наружу, смотреть. Светила луна, и хорошо было видно немецкую обмундировку и что без оружия. Шапка утеплённая.
Немец увидел офицеров – чётко руку к виску.
– Herr Oberleutnant! Diese Nacht, in zwei Stunden wird man einen Angriff hier unternehmen!
А немецкий-то оба, эге, так себе. Да оно и слова по отдельности, может, знаешь, а всё вместе не разберёшь.
А взволнован очень.
Всё равно с ним – в штаб дивизиона. Показали ему – идти. Вперёд – Нескин, а сзади – маленький Юрш с карабином, везде поспел – и докладывает офицерам на ходу: уже, мол, калякал с ним, на тары-бары. Он – и к нашему ближе умеет, а всё равно непонятно.
Что-то срочное хочет, а вот, поди.
До штабной машины тут, по Кляйну, недалеко. Пока шли – ещё спрашивали. И немец силился, стал не по-немецки, а по какому-то узнаваемому. Узнаваемому, а всё равно ни черта не поймёшь.
И одно слово отдельно повторял:
– Ангриф! Ангриф!
А это мы, кажется, знаем: наступление? Нападение?
Да этого и надо было ждать.
В штабной машине не спал радист, разбудил планшетиста, а тот немецкому учен. Да тоже не очень. Выкатился быстро, стал с немцем говорить – и переводит, но не с быстрым подхватом, не слово в слово.
– Это, вот что, немец – судетский. Он и по-чешски немного. Пришёл нас предупредить: через час-два тут, на нашем участке, начнётся общее, большое наступление немцев.
А – не дурит нас?
А зачем? ему же хуже.
Голос у немца – просительный, жалостный, даже умоляющий.
А – уже сильно в возрасте он, постарше и Павла Петровича.
И пожалел его Кандалинцев. Воевать надоело, горюну.
А кому за столько лет не надоест?
Бедняга ты, бедняга. И от нас – ещё когда семью увидишь?
Послал гонкого Юрша в Адлиг – искать капитана Топлева, доложить.
14
Допросив перебежчика через планшетиста и сам голос его наслушивая, дружелюбную готовность, поверил Топлев, что – не врёт. А перейти? – и нетрудно. Через пустое поле, без единой боевой линии – отчего и не отшагать?
Ладно, перебежчика держать при штабной машине.
Но если он не врёт и не ошибается – так наши пушки совсем беззащитны, пехоты же до сих пор нет!
А Топлев исполнителен – в стельку! в струнку! И всегда старался знать, вникать, успевать.
Но – что было надо сейчас? Что было можно делать сейчас?..
Скорей бы, скорей бы штаб бригады нашёлся!
Понукал радиста: вызывай их, вызывай!
Но – нету связи как нет.
Ну, что с ними? Необъяснимо!
Схватил телефонную трубку, комдиву звонить – да что это? И тут связи нет. Обстрела не было – откуда порыв? Послал линейного, ругаясь, только не матом, никогда. Телефонист – ворона! Проверять каждую минуту!
А по рации – как сказать? Прямым текстом – невозможно, а кода на такой случай никак же не предусмотрено. Радисту:
– Вызывай Десятого!
Услышал голос Боева – густой, всегда уверенный, надёжный – малость приуспокоился. Сейчас рассудит. И, поглядывая неотрывно на светящийся красный глазок рации, стал Топлев, извёртывая, объяснять.
Вот тут пришёл к нам дядя один… Совсем не наш… Ну, с той стороны… На вруна не похож, я проверил вдоль и поперёк. Говорит: через час-два… а теперь уже меньше осталось… Мол, пойдут! И – валом! Да, повалят… А Урал всё молчит… Что прикажете?
Боев – не сразу. Да он не говорлив. Думает. Ещё раз:
– И Урал – молчит?
Топлев, чуть не плача:
– Ну ни звука!
Ещё там подумал.
– Давай вот что. Переведи всё касьяновское хозяйство – за реку. Немедленно. И там занять позиции.
– А этим двум?
Даже слышно, как вздохнул Боев, при клапане:
– А этим двум? Пока стоять. И – будь, будь начеку. А что – с линией?
– Послал, не знаю.
– Всем – в боевой готовности, и смотреть, и слушать. Чуть что – докладывай.
Спустя сколько-то прибежал линейный. Клянётся, божится:
– В лесочке – вот такой кусок провода вырезали, как ножом. И – следы сбоку.
Немцы?!
Уже тут?
15
Так, по санным колеям, и дошагал Балуев с двумя своими связными до темноватой группки людей на открытом снежном месте.
Назвал себя, и по должности.
Майор Боев – чуть пониже ростом, в коротком белом полушубчике.
Поручкались. Уж, кажется, у Балуева – крепкое пожатие, но у Боева – цепная хватка.
И с фронтовой простотой:
– Где ж твой полк?
Его полк! Он сам его ещё толком не видел. В ответ:
