– А у вас, Павел Афанасьич?
– Пока – не явно.
– У меня на центральной – пока никого. Но коробочки – сверну, не потерять бы. Так что – будьте настороже. И забирайте свою нитку.
Боев не сразу отдал трубку, как будто ждал ещё что услышать.
Но – глушь.
Это – уже бой.
Мягкову:
– Давай-ка всех, кто есть, – рассыпь охранением, полукругом, метров за двести. Оставь одного на телефоне, одного в санях.
Мягков пошёл распоряжаться тихо.
Рассыпать охранение – и риск: узнаешь – раньше, но отсюда стрелять нельзя, в своих попадёшь.
А держаться кучкой – как баранов и возьмут.
Волнения – нет. Спокойный отчётливый рассудок.
Проносились через голову: Орловщина, на Десне, Стародуб, под Речицей. Везде – разный бой, и смерти разные. А вот чего никогда: никогда снарядов не тратил зря, без смысла.
Ликование бобруйского котла. Гон по Польше. Жестокий плацдарм под Пултуском.
А ведь – одолели.
…До утра додержаться…
На северо-востоке – километра за два – протрещали автоматные очереди. И стихли.
А – примерно там, куда Балуев пошёл.
20
У Топлева на огневых – снаряды соштабелёваны близ орудий. Но стрелять, видно, не придётся раньше завтрашнего света. А вот приказал комдив всем расчётам карабины приготовить – их же никогда и не таскают, как лишние, сложены в снарядных кузовах. Для тяжёлых пушкарей – стрелковый бой не предполагается. Автоматы – у разведчиков, у взводов управления – они все на НП.
Не стало видно ни вперёд, ни в бока, всё полумуть какая-то.
Топлев и без того расхаживал в тревоге, в неясности, а после команды комдива разбирать карабины?..
Вот, стояли восемь пушек в ряд, как редко строятся, всегда батареи по отдельности, – и нервно ходил Топлев, маленький, вдоль этих громадин.
У каждой пушки – хорошо если полрасчёта, остальные разошлись по ближним домам и спят: сухо, тепло. Да кто и подвыпил опять трофейного. И шофера где-то спят.
Настропалил всех четырёх командиров взводов: разбирать оружие, готовиться к прямой обороне.
Одни подхватывались, другие нехотя.
Хоть бы был замполит при дивизионе, как часто околачивается, – его б хоть побоялись. Так и его комиссар бригады оставил по делам при себе до утра.
Но и нападать же не станут без артподготовки, хоть сколько-то снарядов, мин пошвыряют, предупредят.
А – тихо. И танкового гула не слышно.
Слушал, слушал. Не слышно.
Должно обойтись.
Пошёл – в Кляйн, к штабной машине. Ведь там – все, всякие документы. Если что?.. – тогда что?
Велел шофёру быть при машине. А радисту – Урал дозываться.
Пошёл опять в Адлиг, на огневые.
– Товарищ капитан! – глухим голосом зовёт телефонист, где примостился в сенях. – Вас комдив.
Взял трубку.
Боев – грозным голосом:
– Топлев! Нас тут окружают! готовь оборону!
И ещё, знать, клапана на трубке не отпустил – услышался выстрел, выстрел!
И – всё оборвалось. Больше нет связи.
И Топлев ощутил на себе странное: коленные чашечки стали дрожать, сами по себе, отдельно от колена, стали попрыгивать вверх-вниз, вверх-вниз.
Да на всю огневую теперь не закричать. Вдоль пушечного ряда оббегал командиров взводов: готовьтесь же к бою! на комдива уже напали!
Теперь-то – и все зашурудились.
А штабная машина? если что? Послал бойца: обливать бензином, из канистр.
Не уйдём – так сожжём машину.
21
Верность отцу – была ключ к душе Олега. Мальчику – кто святей и возвышенней отца? И какая обида была за него: как его в один из тридцатых (Олегу – лет 10, понимал) безпричинно ссунули из комбрига в полковники, из ромба в шпалы. И жили в двух комнатах коммунальной квартиры, а в третьей комнате – стукач. (Причина была: кто-то, по службе рядом, сел, – но это мальчик лишь потом узнал.) А с подростом: так и следовать в армейской службе? В 16 лет (в самые сталинградские месяцы) – добился, напросился у отца: натянул на себя солдатскую шинель.
Верность отцу – чтобы тут, у двух своих пушек, не посрамиться, не укорили бы отца сыном, лучше – умереть. Олег даже рад был, как это всё повернулось, что их поставили на мост охранять на невиданную для ста-пятидесяти-двух прямую наводку. И – скорей бы эти немецкие танки накатывали из полумглы!
Сегодня – небывалая для него ночь, и ждалось ещё большее.
Хотя по комплекту полагается на каждое орудие 60 снарядов – но сейчас и с двух взводных орудий набрали – половину того. И в расчёте – семь человек вместо восьми. (Вот он, Лепетушин…) Но не добавил лейтенант бойца из другого расчёта, это неправильно, достанется ещё и тем. Лучше подможет этому, своими руками.
Ни той самоходки, ни того грозного полковника уже и близко не было, а орудия 6-й батареи – стояли у моста, сторожили.
Впереди – пустое тёмное пространство, и кажется нет же там никаких наших частей – а стали люди набегать.
Несколько топографов из разведдивизиона – один хромает, у одного плечо сворочено. Послали их на топопривязку, когда луна светила, и застряли на тьму: ждали, может разойдётся. Вперебив рассказывают: странное наступление, только молча подкрадываются – кто лопатой, кто даже ножом, изредка выстрел- два.
А какие-то топографы – ещё и сзади остались.
Проехали сани звуковиков с разведоборудованием, успели утянуть. Только трофейные битюги и вызволили, а машина их – там застряла, вытаскивают.
Так это – ещё сколько там звуковиков?
– Павел Петрович, как же стрелять будем, если свои валят?
– Придётся подзадержаться.
Там, на восточном берегу, вглуби, – перестрелка то вспыхнет, то смолкнет.
Велел Кандалинцев двум свободным расчётам готовиться к стрелковому бою. И сейчас – послал в охранение, слева и справа.
Ещё подымались наши с моста.
А вот – несли раненого, на плащ-палатке. Полковые разведчики.
Еле несут, устали. Кто бы их подвёз?
Тут – поищем, снарядим.
Олег наклонился над раненым. Майор. Волоса как лён.
Недвижен.
– Ваш?
– Полковой. Новый. Только прислали его вчера.
– Тяжело?
