Рассказы и крохотки

труда, „как Иван Денисович раствор бережёт“ (это Хрущёв потом и на кремлёвской встрече говорил)».[63] На кремлёвской встрече 17 декабря 1962 г. А. С. записал среди прочего фразу Хрущёва: «Но как Иван Денисович раствор сохранял – это меня тронуло».[64] Лакшин в статье «Иван Денисович, его друзья и недруги» («Новый мир». 1964. № 1) тоже восхитился тем, как Шухов кладёт стену: «Уж и когда, не запомню, читали мы в нашей прозе такое поэтическое и одухотворённое описание простого рабочего труда; автор так окунает нас в его ритм и лад, что, кажется, сам чувствуешь напряжение всех мышц, и тяжесть, и утомление, и дружный азарт работы».[65] Тюремный товарищ А. С., Дмитрий Панин, напротив, яростно упрекал его за то, что позволил Ивану Денисовичу самозабвенно отдаться рабскому труду. В ответ А. С. написал: «Как же Ивану Денисовичу выжить десять лет, денно и нощно только проклиная свой труд? Ведь это он на первом же кронштейне удавиться должен!

<…> такова природа человека, что иногда даже горькая проклятая работа делается им с каким-то непонятным лихим азартом. Проработав два года и сам руками, я на себе испытал это странное свойство: вдруг увлечься работой самой по себе, независимо от того, что она рабская и ничего тебе не обещает. Эти странные минуты испытал я и на каменной кладке (иначе б не написал), и в литейном деле, и в плотницкой и даже в задоре разбивания старого чугуна кувалдой. Так Ивану-то Денисовичу можно разрешить не всегда тяготиться своим неизбежным трудом, не всегда его ненавидеть?»[66]

…из заказника лес привозили в шесть саженей. – Сажень равна 2,1336 метра. Значит, речь о брёвнах длиною под 13 метров.

– Например, пенсне на корабельной снасти повисло, помните? <…> Или коляска по лестнице – катится, катится. <…> Потом черви по мясу прямо как дождевые ползают. – Цезарь и кавторанг перечисляют эпизоды из фильма Сергея Эйзенштейна «Броненосец „Потёмкин“» (1925).

На обсуждении рукописи рассказа в «Новом мире» 23 июля 1962 г. А. Г. Дементьев «яро вступился за Эйзенштейна, его „Броненосец 'Потёмкин'“.»[67] А. С. возразил: «А спор об Эйзенштейне, показавшийся Александру Григорьевичу литературным, я не выдумал, а в самом деле в лагере слышал».[68]

А у меня «Вечёрка» свежая, смотрите! <…> Тут интереснейшая рецензия на премьеру Завадского!.. – Юрий Карякин заметил: «Действие в повести происходит в январе 1951 г., а в декабре 1950 г. в „Вечерней Москве“ была опубликована рецензия на премьеру пьесы А. Сурова „Рассвет над Москвой“. Случайно или нет это совпадение, неизвестно. Но перечитать пьесу и рецензию в сопоставлении с „Одним днём“ небезынтересно».[69] В разговоре с Лакшиным тогда же А. С. отозвался на эту догадку так: «„Вечёрку“ я не имел в виду, когда писал, у меня не было возможности её просмотреть, хотя, надо признать, это в моём характере».[70]

…про войну в Корее спорят: оттого де, что китайцы вступились, так будет мировая война или нет… – В войне, начатой Северной Кореей против Кореи Южной 25 июня 1950 г., северян поддержали так называемые китайские добровольцы, на самом деле – регулярные воинские части Китая. 26 ноября на стороне Северной Кореи выступили четыре китайских армии (около 200 000 человек). Впоследствии численность китайских войск в Корее превысила миллион человек. Война закончилась перемирием, подписанным 27 июля 1953 г.

…перед ялтинским совещанием… – В Ялте (точнее – в Ливадии, в трёх километрах от Ялты) с 4 по 11 февраля 1945 г. проходила конференция руководителей трёх союзных держав – Сталина, Рузвельта и Черчилля.

…пятьдесят восемь-четырнадцать… – «Пункт Четырнадцатый (58 -й статьи. – В. Р.), – отмечает А. С., – карал „сознательное неисполнение определённых обязанностей или умышленно небрежное их исполнение“ – карал, разумеется, вплоть до расстрела. Кратко это называлось „саботаж“ или „экономическая контрреволюция“, а отделить умышленное от неумышленного мог только следователь, опираясь на своё революционное правосознание. Этот пункт применялся к крестьянам, не сдающим поставок. Этот пункт применялся к колхозникам, не набравшим нужного числа трудодней. К лагерникам, не вырабатывающим норму. И рикошетом стали после войны давать этот пункт блатарям за побег из лагеря, то есть расширительно усматривая в побеге блатного не порыв к сладкой воле, а подрыв системы лагерей».[71]

«Хлеб наш насущный даждь нам днесь!» – Евангелие от Матфея, 6: 11; Евангелие от Луки, 11: 3.

Апостол Павел вот как говорил: «Что вы плачете и сокрушаете сердце моё? Я не только хочу быть узником, но готов умереть за имя Господа Иисуса!» – Деяния святых апостолов, 21: 13.

Матрёнин двор

Первоначальное название «Не стоит село без праведника». Окончательное заглавие предложил на редакционном обсуждении 26 ноября 1962 г. Александр Твардовский. «„Название не должно быть таким назидательным“, – аргументировал Александр Трифонович. „Да, не везёт мне у вас с названиями“, – отозвался, впрочем довольно добродушно, Солженицын».[72]

Работа над рассказом была начата в конце июля – начале августа 1959 г. в посёлке Черноморском на северо-западе Крыма, где в 1958 г. поселились супруги Николай Иванович и Елена Александровна Зубовы, друзья А. С. по казахстанской ссылке (им на хранение автор привёз машинописные копии своих пьес, лагерной поэмы и первой, атомной, версии романа «В круге первом»). Закончен рассказ в декабре того же года.

26 декабря 1961 г. А. С. передал рассказ Твардовскому. 2 января 1962 г. состоялось его первое обсуждение в журнале. Почти три часа Твардовский кружил над рассказом, говорил и говорил, пытаясь объяснить автору, а заодно и себе, почему «эта вещь не может быть напечатана».[73] Однако рукопись попросил оставить в редакции.

После публикации «Одного дня Ивана Денисовича» редакция «Нового мира» вернулась к рассказу «Не стоит село без праведника». «Такова была сила общего захвала, общего взлёта, – говорит А. С., – что в тех же днях сказал мне Твардовский: теперь пускаем „Матрёну“! Матрёну, от которой журнал в начале года отказался, которая „никогда не может быть напечатана“, – теперь лёгкой рукой он отправлял в набор, даже позабыв о своём отказе тогда!»[74] 18 ноября 1962 г. Твардовский записал в дневнике: «К сегодняшнему приезду Солженицына перечитал с пяти утра его „Праведницу“. Боже мой, писатель. Никаких шуток. Писатель, единственно озабоченный выражением того, что у него лежит „на базе“ ума и сердца. Ни тени стремления „попасть в яблочко“, потрафить, облегчить задачу редактора или критика, – как хочешь, так и выворачивайся, а я со своего не сойду. Разве что только дальше могу пойти».[75]

Узнав, что цензура вырезала из «Нового мира» (1962. № 12) воспоминания Вениамина Каверина о Михаиле Зощенко, Лидия Чуковская записывает 5 декабря 1962 г.:

«…А вдруг и Солженицына вторую вещь не напечатают? Мне она полюбилась более первой. Та ошеломляет смелостью, потрясает материалом, – ну, конечно, и литературным мастерством; а „Матрёна“… тут уже виден великий художник, человечный, возвращающий нам родной язык, любящий Россию, как Блоком сказано, смертельно оскорблённой любовью.

Недаром славит каждый род
Смертельно оскорблённый гений.

Вот и сбывается пророческая клятва Ахматовой:

И мы сохраним тебя, русская речь,
Великое русское слово.

Сохранил – возродил – з/к Солженицын». [76]

«Матрёнин двор» напечатан в журнале «Новый мир» (1963. № 1. С. 42–63) вместе с рассказом «Случай на станции Кочетовка» (в журнальной публикации реальная Кочетовка заменена на выдуманную Кречетовку: см. далее, с. 605) под общей шапкой «Два рассказа». Тираж 102 700 экз.

Высоко отозвалась о «Матрёнином дворе» Ахматова (в передаче Чуковской): «Удивительная вещь… Удивительно, как могли напечатать… Это пострашнее „Ивана Денисовича“… Там можно всё на культ