Черно-белое биение жизни

Ашкинази ЛеонидЧерно-белое биение жизни

Леонид Ашкинази

Черно-белое биение жизни

Он посмотрел на меня задумчиво и сказал - ну, вообще-то я знаю способ помочь вам, друг мой... но это потребует от Вас некоторой работы. Я изобразил на лице готовность - а что мне еще оставалось делать? - сам же напросился. Вот вы говорите - продолжил мой доброжелательный собеседник что ваша девушка - я иронически улыбнулся, мой собеседник заметил это и поправился - объект ваших чувств, скажем так... скептически относится к вашим чувствам... вот вы даже цитируете - не терплю, когда меня обнимают дрожащими руками... а знаете, почему? Нет? Ну, стыдно вам... задачка-то из простых. Им нужен высокостатусный самец - чтобы обеспечивал безопасность потомства. Это биология. Против природы - то есть против меня, друг мой, не попрешь. А ваша... виноват... ваш объект - она же вам битым словом говорила - 'что я дам ребенку?' Поймите, голубчик, она нормальный человек. Конечно, она умна, сверх нормы работоспособна, сверх нормы контактна - но это все интеллект или воспитание. Вот вы и окосели, фигурально выражаясь... А в своей биологической основе она изумительно нормальна. Только вот трусишки... - я посмотрел на собеседника в упор и напрягся - ладно, ладно, это я шучу, ну и подумайте - будь у нее размер поменьше, может вы и не обратили бы на нее внимания? А высокостатусный самец - это что? Для самых глупых - деньги, для тех, что поумнее - хам и грубиян, для умных невозмутимость. А она у вас умная. Понятно? Я кивнул - а что мне еще оставалось делать? Она же вам, голубчик, битым словом сказала - ну помолчи ты хоть две встречи о твоих чувствах, дай мне - понимаете подтекст? - дай мне обмануться, представить тебя этим... невозмутимым. Она же это просто в лоб тебе говорит, а ты как тетерев или этот, глухарь... Пою и пою. Ну и кончишь в бульоне. Тоже мне, Галина Бланка...

***

Описание событий, следующих одно за другим, при всей наивности этого жанра, имеет некоторый смысл. Если человек вообще живет - читает, общается, работает, пишет, думает, то событиями в цепочке становятся те, которые на самом деле совершенно не случайны. Например, человек А. думает о человеке Л., мысленно с ним разговаривает и мотается по делам работы по городу. Пробегая мимо книжных прилавков, он на очередном замечает книжку автора, от которого Л. балдеет. - Ага! - произносит А. и вцепляется в книгу. Далее все понятно - он читает эту книгу, видит в ней какое-то интересное утверждение, начинает его комментировать и опять все не случайно. Человек, думающий о чем-то одном, неминуемо извлекает из мира то, что имеет к этому какое-то не всегда очевидное - отношение. Поэтому события не случайны. Вот вы говорите, голубчик, что она вам что-то о вас, о ваших действиях говорила... Да? Я кивнул - а что еще я мог сделать? Ну и что, ведь не слушались, наверное? - продолжил мой собеседник с соболезнующей улыбкой. И что странно - продолжил он, положив ногу на ногу - если в кровати девушка ласково так скажет тебе 'ниже' или движением руки даст понять, что ей хватит... я не выдержал - да! Конечно, да! - Ах, 'да', - издевательски протянул собеседник. Конечно, да... а когда женщина до кровати подсказывает тебе, как за ней ухаживать, почему не слушаешься, засранец?! Повисла нехорошая тишина.

***

Так что вас в книге Фрая задело? - То, что он про 'власть несбывшегося' пишет, - ответил я. Мой собеседник показал пальцем на стол и посреди него сконденсировалась книга, уже раскрытая на 262 странице. 'Власть литературы над читателем - это и есть власть несбывшегося. Власть вашего личного несбывшегося над вами - абсолютная, беспощадная и бесконечно желанная. Пока вы лежите на диване, скрючившись в позе зародыша, с книгой в руках, с вами случается то, чего с вами никогда не случалось - и не случится! - НА САМОМ ДЕЛЕ, но разница между 'самым делом' и 'не самым делом' не так уж велика для очарованного бумажного странника. Пока он там он ТАМ, все остальное не имеет значения. Но трагедия читателя в том, что писатель - не маг. (...) Чуда не будет. Вообще ничего не будет, никогда, потому что чудо должно быть Настоящим, а на Настоящее с большой буквы в жизни читателя почти не остается ни времени, ни сил...' - Ну и что, продолжил мой собеседник, убедившись, что я прочел, - ну и что? Чем же это вас, голубчик, задело? Только не надо про деревянную фразу в конце и высокопарие в начале, редактор недоделанный...

Более чем достойный противник приглашал меня к барьеру. Во-первых, власть несбывшегося не абсолютна, - ответил я. Пока он там - он там; но он возвращается оттуда с каким-то чувством, или с опытом, а это толкает его на действие. Опять же... - Спокойно, - перебил меня собеседник. - Не заводитесь, друг мой. В 95% случаев все так, как написано. Ты счастливое исключение. С твоей уверенностью, что жизнь удивительна и прекрасна, что работа, женщины, ученики, горы, шорох занавески и свет звезд стоят того, чтобы жить, с твоей смешной уверенностью, что человек может столько чуда сделать сам и так верить в него, что я - сам Я дрогну, кину на весы последнее перышко и ЧУДО НАСТАНЕТ... знаешь, даже я смотрю на тебя с интересом. Ты вот недавно читал Пелевина? И в моем сознании немедленно всплыло: 'Ты выходишь из человеческого мира, и если бы ты понимал, сколько невидимых глаз смотрит на тебя в этот момент, ты бы никогда этого не делал. А если бы ты увидел хоть малую часть тех, кто на тебя при этом смотрит, ты бы умер со страху. Этим действием ты заявляешь, что тебе мало быть человеком и ты хочешь быть кем-то другим. Во-первых, чтобы перестать быть человеком, надо умереть. Ты хочешь умереть?' - Да, мне мало, - ответил я. Но почему 'умер со страху', - начал я фразу и понял, что лучше бы мне ее не договаривать, но было уже поздно - ты не выглядишь страшным, о мой собеседник. Собеседник нехорошо улыбнулся. - Хочешь, чтобы сирруф показал тебе 'биение жизни'? Или так, на слово поверишь... Для меня, - продолжил я осторожно, понимая, что еще одно неосторожное слово - и я получу полным ковшом - важно, что будет, когда я стану кем-то другим. Ты понимаешь меня, о Всесильный и Грозный? Он бросил на меня мимолетный взгляд, как огонь Тофета на героя Пелевина, и я понял, что как тому был послан ответ, так мне послан вопрос. Однако - мелькнула мысль - это еще почетнее! - и я ответил на вопрос - мне важно, встречу ли я там ее. И уже произнеся это, я ужаснулся - зачем? Зачем он, который читает в сердцах, задал вопрос? Он хотел знать, осмелюсь ли я ответить?

***

Тора написана черным огнем по белому огню - Платон был прав, сучий потрох, проклятый родоначальник тоталитаризма - но видимый мир - это действительно тени на стене пещеры, а истинный мир написан черным огнем по белому огню, это мир любви. И если бы не было черного огня, мы бы не умирали от того... от того, что не все секунды времени твой белый огонь со мной... Но тогда мы бы мгновенно сгорели: мы живем только потому, что страдаем.

***

- Хорошо - помолчав, произнес мой собеседник. Такое чистое и ясное сатори - это редкость. Это удовольствие. Помнишь, что сказал Малыш Стругацких? Я кивнул - сил отвечать не было. - Ну хорошо, - после паузы продолжил мой следователь, - у меня есть еще вопрос. Я кивнул - а что мне еще оставалось делать?

- Вот ты, - назидательно продолжил мой собеседник, - вот ты читаешь запоем, музыку слушаешь, работаешь, пишешь, со мной вот беседуешь, хотя это-то вне времени... ну, в целом очень уж жить пытаешься. И, надо признать, получается. Про седьмую заповедь уж не будем, спасибо, что десятую соблюдаешь. (Все, все знает - подумал я со стыдливым восхищением, и то, что я прелюбодеяю - как же это сказать-то правильно, блин! - и то, что стараюсь не отбивать...). Он помолчал - уж не давая ли мне время на эту мысль, хитрюга? - и продолжил - жить, одним словом, стараешься экстремально активно, а вот в конце что будет? Как функция рваться будет, представляешь? Мне страшно думать об этом, - честно признался я. Но уклониться от вопроса я себе позволить не могу, - добавил я и замолчал. Собеседник ждал.

- Трудно при моем характере и ментальности плавно вписаться в смерть... - осторожно начал я, - мне кажется иногда, что я - кочегар в 'Желтой стреле' Пелевина, идущей к разрушенному мосту, но что я не хочу сойти с поезда, как его герой, а в чудовищной своей нелогичностью надежде на чудо кидаю лопату за лопатой уголь в зев топки и летящий туда уголь видится мне черным огнем по белому огню... а на шее у меня на пропотевшем шнурке мотается диктофон и я спешу рассказать, что вижу... и верю - набрав скорость, можно проскочить. Не знаю, куда... Может, старуха не успеет, может быть, отшатнется от огня, бьющего из распахнутой топки, а может быть - совсем уж нелепо думаю я - все ж лопата, добрая древесина, да железка, а что, если... чего там коса - лопата в крепких руках, чай, пострашнее будет... А ежели что, так не жалко, запись услышат, и в других поездах, что рвут воздух и летят к мостам, глядишь, покрепче у топки встанут, ловчее лопатой взмахнут... кто знает... а если что... всяко случается... был такой Аристид Майоль, великий скульптор, совершенства достиг, не захотел вниз с вершины, а 'спустился ночью в гараж, сел в машину и повел ее к берегу океана... к любимому месту около Этрета, где суша обрывалась в воду отвесной скалистой стеной...' это у Паустовского описано... а еще у Лема... загадочный конец 'Возвращения со звезд', когда он решил покончить с собой... думают - потому что она его не поняла, потому что получилось, что он добился своего шантажом - нет! Не в этом же дело! Просто не захотел, не захотел обратно, обратно с