… и компания

тротуар и сел па тумбу. Сердце его упало.

Братья не сразу осмелились взглянуть друг на друга. А ведь они почти целое утро мерили ее вдоль и поперек. К тому же имелись планы, имелся дециметр… Но они так давно мечтали, так долго добивались своего, что теперь какое-то бессилие охватило их.

Они тяжелым взглядом осматривали свою фабрику по частям, и каждый кусок стены, каждая мелочь вставали перед ними, насмешливые и уничтожающие.

Стена была вся выщерблена, черепицы, выложенные по ее гребню, высыпались. Решетка изъедена ржавчиной. Выбоины бороздили шлак на дворе; от самого пустячного дождя они превратятся в глубокие рытвины. Каменное крыльцо потрескалось. На том месте, где когда-то стояли весы, зияла дыра, полузасыпанная мусором. Братьям был виден только угол главного здания: какой-то удивительно жалкий железный лист, похожий на отвисшую губу, сползал с края крыши.

Что касается домика, «вполне пригодного для бездетного привратника», то они не могли отвести от него глаз. Они думали о просторном доме в Эльзасе, который свободно вмещал их всех; они не смели признаться даже самим себе, что эта маленькая коробка, этот домишко с двумя круглыми оконцами, переплеты которых потрескались на солнцепеке, всей своей тяжестью вошел в их жизнь и что отныне им некуда от него уйти.

– Она… она… мне, признаться, показалась совсем другой.

– Мы с тобой просто наглупили, как мальчишки. Даже запахов здесь не было, и это казалось особенно странным. Только временами со двора тянуло затхлостью. Труп фабрики засасывало трясиной немоты. Тени цеплялись за ощеренные плиты двора.

– Нужно, однако, собраться с мыслями, – пробурчал Жозеф, машинально проводя рукой по волосам.

Тумба была для него чересчур высока: он касался земли только носками штиблет; шляпа, которую он положил на колени, мерно подпрыгивала. Он услышал шепот брата:

– Чтобы эта фабрика занимала целый гектар? Да никогда в жизни! Она же до смешного маленькая.

Жозеф молча поднялся. С непокрытой головой, под палящими лучами солнца, он решительно направился к фабрике. Он шел вдоль стены, считая шаги. Шагал, коротконогий, энергичный, как жук, нелепо расставляя на ходу ноги. А глаза не отрывались от угла стены, слишком быстро надвигавшегося ему навстречу.

Старший брат следил за ним застывшим тупым взглядом и тоже машинально считал про себя шаги.

Досчитав до пятидесяти, Жозеф остановился, топнул ногой и обернулся. Порядочный кусок стены, уходившей вдаль, отделял его теперь от угла улицы и держал на месте, как вытянутая рука. Он зашагал дальше. Он прикидывал, будет ли до конца стены ну хоть тридцать метров. Чем ближе к углу, тем соблазнительней было ускорить шаг.

– Шестьдесят, шестьдесят один… – неглупо я сделал, что еще давно вымерил свои шаги… шестьдесят четыре, пять, шесть… Конечно, в этой стене не больше восьмидесяти метров. Семь, восемь… Планы фальшивые, и мы просто кретины.

Восемьдесят шагов, а стена еще не кончилась. Жозеф волновался, но невольно отметил про себя легкое оседание кладки.

На девяносто пятом шагу все глубокие трещины, бороздившие мостовую, сбежались к нему и медленно закружились; потом закружились быстрей; пространство завихрилось вкруг него, неровности песчаника вдруг прогнулись кольцом и застыли в чудесной неподвижности.

Он уперся рукой в стену, обжег ладонь и двинулся дальше.

– Девяносто шесть, девяносто семь, девяносто восемь, девять…

Что произошло после этого шага, Жозеф и сам толком не знал. Перед ним был еще не меренный кусок стены – он то сжимался до почти осязаемой близости, то вытягивался до самого горизонта.

Согнувшись вдвое, владелец стены и фабрики созерцал эти чудодейственные метаморфозы без малейшего удивления. Тем не менее он бросился бежать и ухватился за угол стены, прежде чем она успела ускользнуть из-под его пальцев.

Глазам брата, поджидавшего его на месте, представилась довольно странная картина: на противоположном конце пустынного переулка темно-коричневый силуэт обеими руками цепляется за нестерпимо блестящую под солнечными лучами стену и выплясывает танец дикарей.

И слышатся нечленораздельные вопли:

– Планы, оказывается, верпы! Эй, Гийом! Сто двадцать пять метров, сто двадцать пять – как минимум!

И тогда Гийому начинает казаться, что распахнулось какое-то окно и освежающий порыв ветра пронесся над всей землей. Он хохочет во всю глотку, оборачивается, в надежде найти какого-нибудь слушателя и поразить его сообщением о чудесной длине этой маленькой стены, но внезапно замечает, что пляшущая фигурка в коричневом костюме воспользовалась минутой его рассеянности и куда-то исчезла.

И вдруг происходит чудо. Фабрика сразу становится выше на целый этаж. Домик привратника оборачивается роскошнейшей виллой. Жалкая кирпичная труба превращается в мощную колонну тридцати метров высотой и вот-вот начнет выбрасывать к раскаленным небесам клубы дыма. Летнее солнце заливает огромные цехи, которые покоятся на солидных балках, как на костяке гиганта…

Они снова стоят рядом, прижавшись лицом к прутьям решетки. Жозеф побагровел и с трудом переводит дух:

– А мы все-таки идиоты… Я… я вымерил нашу фабрику. Все, все хорошо.

Оставшееся до отхода поезда время они провели возле стен своей фабрики, касаясь ее руками, щупая, оглаживая.

Их пьянило будущее, оно вставало перед ними в трех измерениях – в высоту, глубину и ширину, особенно в ширину.