Контора и склад: Париж, улица Клери, № 76
Зимлер и K° в Вандевре (Бывший Торговый дом в Бушепдорфе, Верхний Рейн)
А. и Я. Штерн.
Шутить с фирменными бланками не полагалось, и Жюстен охранял их не только из-за официального запрета, но и потому, что сам питал к ним глубокое уважение. Он знал, что эти жирные и тоненькие знаки, эти черные заглавные буквы, эти шрифты и эти курсивы нечто большее, чем просто печатный бланк.
До сих пор в его ушах звучал мощный, как вздох кузнечных мехов, возглас Ипполита: «Наконец-то!» Это было сказано как-то зимним вечером в столовой старого дома. Ни Жюстен, ни Лора сначала не поняли, что означало это «наконец-то», но последствия его не замедлили развернуться у них на глазах: растерянный, багровый и задыхающийся дядя Жозеф вышел из гостиной, где через полуоткрытые двери виднелась распростертая в полуобмороке Элиза, рыдания которой заполняли весь дом, – как будто где-то совсем рядом резали корову. Затем толстушка бросилась в объятия Минны, потом Гермины и наконец, с особо громогласными рыданиями, в объятия решительной, но сдержанной Сары.
С того самого вечера обеды и ужины утратили свою похоронную мрачность. Прекратились ежедневные переговоры со Штернами. «Теперь мы связаны на жизнь и на смерть», – заявил дядя Абрам все в тот же вечер за обедом, поднявшись с бокалом в руке. И, ей-богу же, все вдруг заплакали, а Лора – так та прямо изошла слезами на трепещущей груди Элизы.
В течение целых двух недель Гермина сразу же после завтрака надевала шляпку и уходила куда-то с Элизой, по-особенному улыбаясь. Они возвращались только под вечер, разбитые усталостью, с покрасневшими веками, но преисполненные самых возвышенных и нежных чувств.
Наконец всем домочадцам предложили пойти вместе с дамами полюбоваться на их успехи. Бегали целый день. осмотрели с десяток сдающихся домов и громко спорили, сгрудившись у заржавленной кухонной плиты, пока дядя Жозеф вышагивал по комнатам, вымеряя их длину. Иногда он исчезал на верхнем этаже, и оттуда доносился приглушенный смех, несомненно, Элизин.
Вернувшись домой, они застали в столовой дедушку, дядю Миртиля и двух Штернов. Старики склонились над большим листом бумаги, где вместо прежнего заголовка «Торговый дом Зимлера» было выведено «Зимлер и K°» в самых различных вариантах.
В те дни повсеместно говорили о нотариусах, товариществах, акционерных обществах. Роскошные обеды, которыми был отмечен тот период, проходили под торжественный гул этих новых тогда слов.
Затем до самого переезда не случилось ничего замечательного. Только однажды Жюстен, возвращаясь из лицея, замер от изумления: прибитая к воротам позолоченными гвоздями доска черного мрамора извещала золотыми крупными буквами, что здесь живут и работают:
В сущности, от переселения остались более яркие впечатления, нежели от свадьбы. От свадьбы запомнились только впервые отведанное клубничное мороженое и еще одна гастрономическая новинка – маленькие корзиночки с нугой. Но когда сыновья покинули старое жилище, где остались теперь только дедушка и бабушка с дядей Миртилем, Жюстен и Лора, ступая в новый семикомнатный мир, волновались не меньше, чем Васко де Гама, когда он огибал мыс Бурь.
А вскоре в соседнем домике начались первые семейные сцены, первые истерические припадки тети Элизы; ее крики, когда муж запаздывал с возвращением из Парижа, оглашали весь дом. а дядя Жозеф яростно хлопал дверьми. Но так как эти вспышки перемежались более приятными эпизодами – поездками за город или музыкальными вечерами, – они вскоре утратили всякий интерес в глазах юного поколения.
Впрочем, Элиза свято выполняла пункты брачного контракта и вполне обеспечивала долголетие нового торгового дома. Так, она зачала и произвела па свет, вопреки припадкам рвоты, обморокам и рыданиям, но благодаря мощному аппетиту и несокрушимому здоровью, рыжую Эрманс и огненно-рыжее восьмифунтовое сокровище, носившее с первого дня рождения бремя иудейско-христианской серии имен: Моисей- Вениамин-Луи.
Вряд ли стоит говорить, что шустрые представители молодого поколения сумели извлечь из этих событий кое-какие философские выводы. Так, четырнадцатилетний Жюстен, с оскорбленным видом разглаживавший смятую его преступным кузеном святыню дома Зимлеров, довольно скоро постиг, что новая вывеска предполагает наличие многочисленных обстоятельств, из коих не последним является приток свежих капиталов. Заметил он также, что возведение жирной Элизы в сап тетки удвоило попечение Штернов о преуспеянии Зимлеров.
Какой бы ни была бурной смена причин и следствий, исходной точкой отнюдь не являлась безумная страсть дяди Жоза к своей кузине, по зато конечным пунктом были многие наинужнейшие перемены, бесспорно улучшавшие жизнь, и, наконец, срочно принятое решение приобрести фабрику Юильри со всеми машинами и сырьем, перемещение аппретурной и прядильной мастерских в заново отремонтированные здания и годовой оборот в три миллиона франков.
Четырнадцатилетний Жюстен имел еще одно преимущество перед тем наивным мальчуганом, каким он некогда был, – он знал теперь, что уединение сельского жителя несовместимо с деятельностью мужчины. Пронзительный хохот кузины Элизы – тогда она не была еще тетей Элизой – в ответ на робкий вопрос дяди Жозефа о Пасс-Лур-дене, куда он повел ее как-то с Жюстеном, был достаточно ясным указанием для наблюдательного ума. Этот случай упразднил Пасс-Лурдеи, а также и прогулки дяди с племянником.
Ученик третьего класса не мог без смеха вспомнить мальчика в светло-желтых шелковых носках, который думал по-еврейски и чуть было не потерял головы при виде лужайки, лавровишен и сосен.
Вскоре были искоренены и многие другие привычки. Имея под боком Гермину, изнемогающую от трудов, но беспощадную домоправительницу, Элиза заняла вакантное место хорошенькой женщины. Частые беременности и вспышки ревнивого гнева только украшали ее тиранию. Сделавшись тетей Элизой, она не преминула в один прекрасный вечер заявить, что больше всего на свете ее раздражают звуки флейты.
И с этого вечера флейта умолкла навсегда.
Так драгоценнейший опыт дополнил и с пользой для Жюстена обновил познания, приобретенные им за первый десяток лет его жизни.
Жюстен – Зимлер с головы до ног – не ошибался, меряя своей мерой упорство старших. И понятно, что если поездки в Париж участились и затягивались теперь на более долгий срок, чем того требовали коммерческие дела, то происходило это, вполне очевидно, потому, что человек должен вкушать от плодов дерева, которое он посадил. Если он не находит их у себя, он ищет их на стороне.
