бэ-у, — фиксировал майор. — Говорите, очень дорогой? Какая фирма?» «Японский плащ, — горячился потерпевший. — Я за него полтораста баксов выложил!» «Это сколько по нашему на тогдашние деньги?» — сам пересчитывать майор не собирался, как, впрочем, и верить потерпевшему на слово. «Много! Полторы моих зарплаты!» «Да, — склонил голову майор. — И надевали много раз? Я имею в виду изношенность»… «Надевал, конечно». «Есть потертости? Это нужно знать, чтобы найти. Опишите, в каких местах». Потерпевший описал, майор зафиксировал и, пожевав губами, сказал, в глаза потерпевшему не глядя: «Ну, тогда плащ действительно… сейчас бы за него больше тысячи деревянных не дали, верно?» «А я его продавать не собирался!» «Конечно, — согласился майор. — Я это так… в порядке интереса. Вряд ли он сейчас больше тысячи?» «Ну… да», — согласился потерпевший, не подозревая еще, что беседа с милицейским начальником уже близится к концу. «Запишем, — пробормотал майор, — а вы тут подпишите. Очень хорошо. Можете идти, до свиданья!» «И что мне дальше делать?» — спросил потерпевший, полагая, что его вызовут на опознание плаща не позднее, чем завтра утром, так что не лучше ли подождать прямо на месте… «Да что хотите», — равнодушно бросил майор, покосившись в сторону Лисовского, тоже еще не врубившегося в тонкую логику начальства. «То есть», — продолжал потерпевший недоумевать из-за неожиданной смены милицейского настроения. «Свободны! — рявкнул майор. — Ходят тут по мелочам. По закону милиция проводит розыск, если стоимость украденных вещей превышает тысячу рублей. Это ваша подпись? Ваша. Сами сказали: плащ больше тысячи не тянет. Так что искать это барахло мы не обязаны и не будем. И без того дел полно»…
Фантазия следователя у Лисовского была задавлена в зародыше — мыслить, как майор, у него не получалось, а вести расследование по-своему ему позволяли лишь в том случае, если майор после беглого изучения обстоятельств приходил к выводу, что дело — полная безнадега. Убийство в пьяной драке, например, где семеро лупили друг друга всеми предметами, попадавшимися под руку, и излупили таки одного до потери сознания и последовавшей смерти, но хотя труп был налицо, никто из шести, оставшихся в живых, придя в себя после опохмела, не мог вспомнить, кого бил, чем, когда и, главное, почему.
Такое дело и получил Лисовский в первый день своей службы. Потом были другие дела — не лучше первого и, естественно, не интересней. Но если не было, как говорят философы, качества, то с количеством, напротив, все было в порядке — три или четыре дела у Лисовского в производстве были всегда, но за три года его работы в отделе до передачи в прокуратуру — не говоря уж о суде — дошли всего пять.
Дело о смерти Ресовцева досталось Лисовскому, как манна небесная — евреям, пересекавшим Синай. Иными словами — нежданно-негаданно, когда он совсем иссох в своем закутке. Впрочем, было в его назначении на дело Ресовцева что-то мистическое, но что именно — он долго не понимал, как не понимал много лет, почему его с детства влекло решать криминальные задачи, хотя он терпеть не мог трупов и боялся вида крови, даже собственной — от порезанного пальца или из носа.
Мать Лисовского Мария Семеновна Волобуева всю жизнь свою проработала в театре имени Гоголя, одно время захолустном и плохо посещаемом, а потом пошедшем в гору и превратившемся в престижный. Правда, за тридцать лет службы, переиграв сотню ролей, Волобуева так и не выбилась в премьерши, не получила ни одной главной роли или даже роли второго плана — максимум, что ей доверял любой из десятка сменившихся в театре режиссеров, это сопровождать героиню в ее прогулках и тайных эскападах или приносить на сцену горячие напитки с традиционным «Кушать подано» в его самых различных вариациях.
Сына своего Мария Семеновна учила, что жить на третьих ролях не менее интересно, чем на первых, но Олег даже в малолетстве почему-то прекрасно понимал, насколько эта позиция уязвима, советов матери не слушал и даже не слышал, твердо зная, что если ему в жизни доведется играть только роли третьего плана, то лучше уж не играть вообще. Как можно прожить жизнь, не играя в ней никакой роли, Олег себе не представлял, но полагал, что разберется с этой проблемой, когда она действительно станет для него главной.
Отца Олег толком и не знал, отец бросил их с матерью, когда сыну было три года, — по его словам, которые как-то процитировала мать в разговоре с подругой, бросил, оказывается, потому, что женился на гордой полячке, а получил тихую мышку. Отец поддерживал их материально, но Олег очень долго не имел представления — были ли отцовские деньги официальными алиментами или передавались от щедрот и добровольно, как признание вины. Уже окончив школу и поступив в университет, — мать к тому времени умерла от скоротечного рака крови, — Олег заинтересовался юридической стороной родительских отношений и, покопавшись в семейном архиве, нашел копию решения суда о присуждении алиментов, которые отец обязывался выплачивать до достижения сыном восемнадцатилетнего возраста.
Олегу в то лето как раз исполнялось восемнадцать, и он с ужасом думал о том, как жить, если — а точнее когда — отцовские деньги перестанут поступать. Он знал, конечно, — теоретически, — что многие молодые люди его возраста разгружали вагоны, причем некоторые делали это не для того, чтобы выжить, но чтобы иметь карманные деньги и жить независимо от вполне кредитоспособных родителей. Разгружать вагоны, как и таскать тяжелые ящики в магазинах, Олег не хотел, ничего иного для получения заработка вокруг себя не видел, а в ноябре — через два месяца после начала учебы на первом курсе — переводы действительно поступать перестали, стипендии, которую Олег получал, хватало лишь на то, чтобы оплачивать квартиру, такое уж оказалось совпадение — копейка в копейку, и новоиспеченный студент- юрист подумывал о том, какой выход из создавшегося положения более пригоден для мужчины: бросить вуз и пойти в армию, где его ждали, как он знал, неисчислимые мытарства дедовщины, но все-таки два года хоть какой-то устойчивости, если, конечно, он не загремит в Чечню, что почему-то (может, в силу его оптимистического характера) представлялось ему маловероятным, или продолжать учебу, а на жизнь зарабатывать репетиторством — занятие это было уважаемым и прибыльным, но опыта в репетиторстве Олег не имел никакого, клиентуры у него, конечно, тоже не было, да и кто пошел бы в ученики пусть и к бывшему отличнику, но парню без опыта, только что окончившему школу и представления не имевшему ни о каких методиках преподавания?
Подумав, Олег сделал единственное, что, как ему казалось, он мог сделать в подобной ситуации — пустил по факультету слух, что студент Лисовский почти бесплатно пишет для желающих контрольные и курсовые работы: не только для однокурсников, но и для студентов более старших курсов вплоть до последнего. «Почти бесплатно» означало — за пятую часть месячной стипендии, сумма действительно настолько незначительная, что ее могли себе позволить не только дети обеспеченных родителей, каких в институте было более чем достаточно, но даже — время от времени — самые бедные студенты, те, что разгружали по ночам вагоны.
Олег надеялся, что подсобный заработок позволит ему сводить концы с концами. Каково же было его удивление, когда спустя семестр количество контрольных, которые ему приходилось выполнять, превысило число студентов в его группе, и у него не оставалось времени не только для того, чтобы пойти в кино с Леськой, девушкой, понравившейся ему еще на первом экзамене по литературе, но даже и для того, чтобы готовить себе приличную пищу — после смерти матери Олег наловчился варить замечательные борщи и жарить более чем приемлемые котлеты из дешевого магазинного фарша.
У него появились деньги, чтобы покупать не фарш, а натуральное, даже не мороженое мясо, но времени на приготовление не оставалось никакого — не было времени даже для сна, ложился Олег в два- три часа, вставал в семь, чтобы успеть на занятия.
Лекции ему мало что давали, он на первых занятиях понял, что знает все, о чем ему рассказывали преподаватели, не только то, что положено по программе, но и то, что нужно будет изучать в следующем семестре, и через курс, и даже потом, в год окончания учебы. Олег не представлял, откуда являлись эти знания — он и не мог по собственному желанию вытащить из памяти ничего, что было бы сложнее школьного курса истории или литературы. Если бы его спросили просто так, остановив на улице или в коридоре, какая статья Уголовного Кодекса Российской Федерации карает и на какой срок за сокрытие от налоговой полиции поступающих финансовых сумм, ответить он не смог бы ни слова. Но когда ему какой- нибудь замученный личными делами, не оставлявшими времени на учебу, пятикурсник приносил задание для курсовой, посвященной именно такого рода нарушениям законности, и они договаривались об оплате, и Олег садился за стол, обложившись учебниками и потрепанными томиками УК, что-то неожиданно происходило то ли с памятью его, то ли с подсознанием, то ли даже не с ним самим, а с окружавшей реальностью, но, как бы то ни было, в его мозгу возникали сами по себе нужные формулировки и необходимые выводы, которые он записывал, абсолютно не задумываясь о том, правильно это или игра его фантазии, за которую заказчик
