Наступившая за этим пауза была еще более напряженной, чем предыдущая. Стефен сжал губы. Он пришел на это свидание, желая по многим причинам получить заказ, и сейчас, натолкнувшись на столь враждебный допрос, преисполнился еще большей решимости добиться его.
— С вашего позволения… хоть я и не принимал участия в боях и наблюдал войну, как вы очень точно изволили выразиться, лишь со стороны, у меня — возможно, именно поэтому — сложился вполне определенный взгляд на нее, который, пожалуй, и дает мне право претендовать на эту работу. Мне кажется, что ваш Мемориальный зал оправдает свое назначение лишь в том случае, если будет воздвигнут не только в память о тех, кто отдал жизнь за родину, но и как грозное предостережение тем, кто готовит новые войны. Если мне поручат писать панно, я поставлю своей целью отобразить в них трагическую сущность войны и, выпукло обрисовав принесенные жертвы и страдания, быть может, сумею повлиять на людей, которые будут смотреть на них, и таким образом внесу свой вклад в предотвращение нового всеобщего бедствия.
— Браво, мистер Десмонд! — от души воскликнул Тринг. Ему понравились и эта краткая речь, и то, что Стефен, произнося ее, смотрел в упор на Шарпа. Жаль, что малый оказался таким трусом, но за время службы в армии Тринг не раз сталкивался с трусами, попадавшимися даже среди представителей лучших семей. — Поговорим теперь о сроках.
— Готовы ли вы, — вмешался снова Шарп, — представить на наше одобрение эскизы рисунков, в которых было бы отражено то, о чем вы сейчас говорили?
Стефен посмотрел на Тринга.
— Так обычно не делается.
— Вы хотите сказать, что мы должны поверить вам на слово и на этом основании дать вам заказ? — спросил Кордли.
— Художнику надо верить, — горячо возразил Стефен. — Живописец — это не бродячий торговец, который носит свои товары в заплечном мешке. Он может предложить только свое умение. Я, конечно, готов представить вам эскизы, если вы настаиваете, но, поскольку это значит проделать добрую половину — и притом самую трудную половину — работы, я могу выполнить вашу просьбу лишь в том случае, если мы договоримся относительно заказа.
— Мы не можем терять столько времени, — решительно заявил Тринг. — Ведь зал должен быть открыт в марте.
— Пятнадцатого марта, — шепотком уточнил Саттон, впервые за все время раскрывший рот. — Значит, через три месяца, считая с сегодняшнего дня.
Снова небольшое молчание.
— Вы сможете закончить работу к этому времени?
— Думаю, что смогу.
— Что вы думаете, нас не интересует, — обрезал его Шарп. — Мы должны быть уверены.
— Это не такой большой срок для пяти крупных полотен. Но, когда тема увлекает меня, я работаю быстро.
— Прекрасно. Теперь насчет оплаты. Мы предлагаем вам пятьсот гиней.
— Разве мы не договаривались расплачиваться в фунтах? — буркнул торговец зерном и фуражом.
— Оплата в гинеях, мой дорогой сэр, более джентльменская форма вознаграждения. Вас удовлетворяет эта сумма, мистер Десмонд?
— Вполне.
Тринг посмотрел на своих коллег.
— В таком случае я предлагаю заплатить нашему художнику сто гиней сейчас. В качестве аванса. Окончательный расчет — по сдаче работы.
— Я возражаю. — Шарп уставился в дальний угол потолка. — Мы должны платить по представлении работы.
— Но мистеру Десмонду, — возразил Саттон, — придется произвести значительные затраты на холст и другие материалы, не говоря уже о рамах.
— Это его дело, — мрачно заметил Шарп. — А кто нам поручится, что он не заболеет, или не надует нас, или по какой-то причине не сумеет выполнить работу вовремя? Всякое может случиться. Я говорю: платить будем по представлении работы.
— Так все разумные люди поступают, Арнольд. Я поддерживаю твое предложение.
Но тут, прежде чем Тринг успел открыть рот, заговорил Стефен:
— Я не всегда имел возможность покупать холст и краски. Но сейчас, к счастью, такая возможность у меня есть. Я принимаю ваши условия. Однако я просил бы вашего разрешения работать в самом зале. У меня здесь пока еще нет мастерской.
— Думаю, что мы можем это разрешить. В любом случае вы должны ознакомиться с залом. Мы дадим вам ключ. — Тринг помолчал и, поскольку никто не возразил против этого, добавил: — Значит, мы обо всем договорились, джентльмены. Поздравляю вас, мистер Десмонд. Я уверен, что вы представите нам великолепную работу.
С ключом в кармане Стефен отправился прямо в новое здание, стоявшее на небольшом возвышении неподалеку от соборной ограды, — оно отчетливо выделялось на фоне стройных вязов, в верхних ветвях которых с незапамятных времен селились грачи. Здание сразу произвело благоприятное впечатление на Стефена не только своим местоположением и удивительной гармонией формы и цвета с окружающими каменными строениями преимущественно XIV века, но и простотою чистых архитектурных линий. Войдя внутрь через сводчатую дверь, он невольно вздрогнул от восхищения. Перед ним был правильный пятиугольник, освещавшийся сверху, и, поскольку никакие проемы окон не прорезали поверхности выбеленных известкой стен, Стефену предоставлялась изумительная возможность осуществить серию взаимосвязанных между собою панно. Он уже мысленно видел, как будут гореть и переливаться его краски на этом мертвенно-белом фоне! А как эффектно можно разместить пять одинаковых панно на пяти совершенно одинаковых стенах! Стефен опустился на одно колено и долго простоял так в пустом зале, среди известки и мусора, оставшихся после строителей; затем поднялся, тщательно запер дверь и, обогнув церковь, вышел на главную улицу. Из «Голубого кабана» он позвонил Мэддоксу в Лондон и попросил выслать ему немедленно холст, краски и все необходимое для работы. Потом, все так же с непокрытой головой, глубоко засунув руки в карманы узкого сюртука, какие носят священники, он быстро зашагал по направлению к холмам Даунс, не видя ничего, кроме образов, которые, как на экране, замелькали перед его мысленным взором.
Несколько дней Стефен не приступал к работе, хотя это воздержание стоило ему большого труда. Ему хотелось как следует все продумать, прежде чем разрабатывать тему, которая была ему так мучительно близка. Потеря брата и иссушающие душу лишения тех лет, что он провел в Испании, не могли не оказать влияния на его будущий замысел. И потом, где-то в глубине его души таился источник вечного вдохновения — «Ужасы войны»; офорты эти так поразили его, что он, как зачарованный, часами стоял перед ними в длинной галерее Прадо. В Стефене нарастал бунт истерзанного духа, восстающего против извечной трагедии человеческой жестокости.
К концу недели он взялся за кисть. И, по мере того как его замысел принимал форму конкретных образов, он все больше и больше увлекался работой, горя желанием изобразить не только героику, но и страшные опустошения войны так, чтобы, взглянув на его картины, люди никогда уже не могли поддаться подобному безумию.
Образы, порожденные его фантазией, со всех сторон обступали Стефена, их было так много, что он часто проводил целые дни в зале — чуть ли не с рассвета и до наступления сумерек. Каждое утро Каролина совала ему в карман сверток с бутербродами, но, не желая делать перерыва, он, стоя у мольберта, лишь время от времени машинально откусывал кусок хлеба с сыром. Тишина и уединенность пустого зала необычайно благоприятствовали работе, ибо он не любил писать на виду у людей, и, после того как он весьма решительно выпроводил нескольких незваных посетителей, явившихся было поглазеть, его оставили в покое. К ночи он возвращался домой, опустошенный творческим напряжением, но с радостным сознанием, что продвинулся еще дальше в осуществлении своего замысла.
Для настоятеля это упорное и поистине спартанское прилежание сына было не только поразительным
