миротворцы предпочитают бордели, но я не из их числа. Возможно, я чересчур брезглив, хоть это и странно для человека с моей биографией.
А вот покер я люблю, да и вообще не представляю себе, как можно его не любить. Тем более что у комиссара обычно собирается хорошая компания. Пьют, как правило, немного, и это мне тоже по душе. Я не трезвенник, но никакого удовольствия в том, чтобы надраться до синих свиней, не нахожу. А вот посидеть пару часов за стаканчиком старого доброго скоча для меня истинное наслаждение. Комиссар, даром что француз, знает толк в настоящем шотландском виски. Впрочем, у него имеется также большая коллекция коньяков, которую он пополняет после каждого отпуска, но к коньякам я отношусь с прохладцей. Вот босс — тот, как мне иногда кажется, способен продать мать родную за бутылку какого-нибудь Otard Extra из погребов Паради Шато де Коньяк. Но босс, к счастью, появляется у Шеве редко. К счастью — потому что лучшего игрока в покер я в жизни не встречал. По его сонной одутловатой физиономии, по его фирменному взгляду утомленной рыбы не только нельзя догадаться, какой расклад у него на руках, но и вообще понять, следит ли он за игрой или просто дремлет, как это порой случается на совещаниях. Однако заканчивается партия с участием босса всегда одинаково: босс неизменно встает из-за стола несколько богаче, чем за него садится.
На всякий случай я уточняю у Шеве, будет ли там генерал. Комиссар со значением смотрит на меня и медленно качает головой.
— Зато будет кое-кто, с кем тебе полезно познакомиться, Луис.
Я поднимаю брови, но Шеве больше ничего не добавляет, и я предпочитаю не лезть к нему с расспросами.
На КПП нас маринуют минут десять. Два дня назад босс распорядился ввести усиленный порядок несения службы, и сразу же выяснилось, что необходимость выполнять все пункты инструкций, разработанных для режима усиления, съедает чертову уйму времени. С чем связана эта активность, никто толком не знает, но меня не оставляет ощущение, что виной всему наш позорный прокол в «Касабланке».
Кстати, никаких репрессий за провал операции по поимке хаддаровского эмиссара не последовало. Босс мрачно выслушал доклад Шеве, подвигал белесыми бровями, пожевал бескровными губами, словно порываясь произнести что-то в наш с комиссаром адрес, но, по некотором размышлении, раздумал. Ограничился коротким распоряжением рыть землю дальше. А на следующий день приказал ввести усиление.
Я сдаю оружие, расписываюсь за боекомплект и отправляюсь к себе на квартиру. База «Лепанто», доставшаяся нам в наследство от итальянских военных моряков, не слишком велика — командный пункт, административный блок, два жилых корпуса. И, разумеется, столовая — длинное одноэтажное здание, в плане напоминающее вертикальную черту в большой букве Т. Путь из оружейки в жилой корпус с неизбежностью пролегает мимо дверей столовой, и каждый раз после дневного патрулирования я подвергаюсь нешуточному испытанию. Я имею в виду запахи.
Если вы любите острое и жирное, то есть шанс, что албанская кухня вам понравится. Албанцы, не стесняясь, заимствовали многие блюда из итальянской и греческой кулинарных традиций, обобрали соседей-югославов и даже турок. За годы своей службы в этой стране я нашел с десяток изумительных ресторанчиков, в которых подают действительно очень вкусную еду. Например, в заведении «Азур» в трех километрах ниже по побережью готовят бродетто дель Адриатико, которое я не променяю ни на какое фирменное блюдо итальянских рыбных ресторанов. Но все это, к сожалению, не имеет ни малейшего отношения к ассортименту столовой нашей базы.
Основная проблема заключается в том, что все ее работники крадут продукты. Не то чтобы туда набирали каких-то особенно вороватых людей, просто для албанцев такое поведение вполне естественно. Бороться с этим злом бесполезно; на моей памяти поваров и официанток неоднократно меняли, но ситуация с каждым разом только ухудшалась. Вопрос о наведении порядка в столовой неоднократно ставился на офицерских собраниях, но босс, умудренный многолетним опытом службы в различных забытых богом странах, только пожимал плечами и цитировал «Бремя Белых» Киплинга. И правильно, в общем, делал: в конце концов, миротворцы Совета Наций находятся в Албании не для того, чтобы бороться с бытовой коррупцией.
Можете себе представить, какими запахами тянет с кухни, где свежее оливковое масло давным-давно заменено старым прогорклым, а половина морепродуктов куплена на роскошном рыбном рынке Дурреса с огромной скидкой, не фигурирующей, однако, ни в одном финансовом документе. Эту часть пути до своего корпуса я предпочитаю проходить быстро, по возможности задерживая дыхание.
Однако сегодня сквозь проем раскрытых дверей я вижу картину, которая заставляет меня забыть о чудовищном амбре из подгоревшего жира, машинного масла и активно пованивающей рыбы. Ну, не то чтобы совсем забыть — это невозможно, — но, по крайней мере, перестать обращать на него внимание.
Посередине пустой в этот час столовой стоит на коленях наш повар, толстый усатый хитрован Шариф. Над ним возвышается незнакомый мне офицер — собственно, я вижу только его туго обтянутую форменным кителем спину, но у меня достаточно хорошая зрительная память, чтобы с уверенностью сказать, что такой спины ни у кого на базе «Лепанто» нет. В руке у офицера зажат стек — старомодная тонкая трость, какие встречаются нынче только в исторических фата-морганах, — и этим стеком он методично обрабатывает голову, плечи и спину коленопреклоненного Шарифа. Повар сносит экзекуцию с поразительным терпением, даже не пытаясь прикрыться руками, и только еле слышно поскуливает. Зрелище кажется настолько невероятным, что минуту или две я тупо стою столбом, глядя на то, как стек гуляет по плечам тихо повизгивающего повара. Потом наконец в мозгу щелкает какой-то переключатель, я врываюсь в столовую и перехватываю руку со стеком в тот момент, когда офицер уже начинает оборачиваться на звук моих шагов.
Разумеется, я не нахожу ничего лучшего, чем задать совершенно бессмысленный в сложившейся ситуации вопрос:
— Что вы здесь делаете?
Он улыбается открытой, располагающей улыбкой. Великолепные зубы — один к одному, крупные, очень белые, такими можно перекусить ствол автомата. Вообще лицо у него хорошее — северный тип, светлые волосы, светлые глаза, не поймешь, то ли серые, то ли льдисто-голубоватые, высокий лоб, густые пшеничные брови и пшеничные же усы над твердой верхней губой. Если бы не стек в руке, которую я все еще сжимаю за запястье, он выглядел бы классическим хорошим парнем из старинного боевика. А со стеком он напоминает кого-то другого, не менее узнаваемого, но куда более неприятного.
— Восстанавливаю справедливость, — отвечает он. Английский его почти безупречен, хотя в нем угадывается жесткий акцент — то ли немецкий, то ли скандинавский. — Этот жулик пытался утащить с кухни десять фунтов первосортной свинины. Не так ли, любезный?
Он пытается пошевелить рукой со стеком, как бы указывая на досадное недоразумение, и я с неохотой отпускаю его. Шариф съеживается и бледнеет, жирные плечи его мелко трясутся.
— Да, — всхлипывает он, затравленно косясь на стек, — я виноват, прошу простить меня… Прошу простить меня, господин…
Я выразительно смотрю на блондина. Он с некоторым сожалением опускает руку и похлопывает себя стеком по голенищу. Только тут я обращаю внимание на его обувь — и, должен сказать, слегка охреневаю. Надо иметь в виду, что большинство наших надевают армейские ботинки только на патрулирование или во время выполнения миссий, а по базе расхаживают в основном в кроссовках. На ногах же блондина красуются высоченные, начищенные до блеска черного зеркала сапоги с щегольскими отворотами. По- видимому, стек он носит как раз за одним из них, и я не удивлюсь, если за другим обнаружится неслабых размеров тесак.
— Майор Фаулер, — представляется блондин, явно довольный тем впечатлением, которое произвели на меня его сапоги. — Специальный комитет Совета Наций по борьбе с терроризмом.
— Капитан Монтойя, — хмуро отвечаю я. Когда я слышу слова вроде «специальный комитет», настроение у меня резко портится. — Скажите, майор, порка проворовавшихся работников столовой входит в задачи вашей организации? Или это так, хобби?
Пшеничные усы вздрагивают — майор то ли оценил мой сарказм, то ли едва сдерживается, чтобы не
