И заснул. А утром меня разбудили и стали бить и спрашивать:
– Где твои братья?!
Я молчал. Тогда меня выволокли из землянки и потащили к Главному Кострищу. Дождь давно кончился, светило солнце, пели птицы. А рыжие, собравшиеся возле Кострища, были очень мрачные, и все они молчали. Старший старейшина вышел ко мне, посмотрел мне в глаза и спросил:
– Ты знаешь, где они?
– Нет, – сказал я, – не знаю.
Он опять посмотрел на меня и сказал:
– Да, я вижу, ты не лжешь. – Потом спросил: – Они что, тебя бросили?
– Да, бросили, – сказал я. – Потому что втроем мы бы не смогли уйти.
– Почему? – спросил он.
Я не ответил. Старший старейшина разгневался и закричал:
– Ты знаешь, почему! Я вижу – знаешь! Так отвечай же!
Я молчал. Тогда он приказал, чтобы меня пытали. Меня начали пытать. Мне было очень больно. И только иногда мне становилось легче – это когда прибегали гонцы и с гневом восклицали, что беглецы не найдены ни там, ни там и ни там, что все ловушки, все петли и все капканы, все волчьи ямы пусты! Собравшиеся недоумевали, как это можно было ночью – и в такой сильный дождь! – все это благополучно миновать.
– Здесь скрыто колдовство! – кричали рыжие. – Пока мы не узнаем, кто колдун, мы не сможем их найти!
– Да, это верно, – соглашался я. – Вы их не найдете!
Но кто этот колдун, который сейчас помогает ярлу и Лузаю, об этом я молчал. Ведь вы же знаете: об этом нельзя говорить. Старший старейшина, как я в этом уже убедился, обладал великой силой, и поэтому я очень боялся, что стоит мне только назвать того, кто помогает моим братьям, мало ли что тогда может случиться? А вдруг старейшина тогда вот прямо здесь, не сходя с места, сразится с нашим – их! – спасителем? И вдруг одолеет? Здесь же его земля! А так старейшина не знал, кого ему искать, чей дух он должен вызывать и с кем ему нужно сражаться.
А время шло! Я знал – ярл и Лузай уходят все дальше и дальше и дальше. И тот, кто их ведет, не ошибется – выведет. И это приглушало боль. И вот о чем еще мне думалось: а если бы и я с ними ушел, что было бы тогда? Тогда бы, думал я, рыжие не теряли бы время на возню со мной, а искали бы, искали, искали… И хоть у Лузая и ярла очень надежный проводник, но они сами-то быстрее, чем могут бежать, не бегут, и поэтому очень трудно сказать, чем все бы это кончилось, когда бы с ними был я…
А так я выдержал три дня! А на четвертый день, когда мне уже стало все равно да и еще я подумал, что теперь это уже не нужно, потому что они уже давно уже ушли из этих мест. И я сказал – правда, уже очень тихо, потому что громче я уже не мог:
– Их помогал Хвакир, пес Хрт и враг Чурыка. Он ночью выл и вызвал их.
Старейшина пристально посмотрел мне в глаза, покачал головой и сказал:
– Да, ты не лжешь, все так оно и было, – а после приказал, чтобы меня больше не пытали.
И после этого я еще целых восемнадцать дней лежал в своей – теперь уже моей, а не ярловой – землянке. Меня кормили как на убой. Да так оно и было! А сегодня утром они пришли ко мне и сказали, чтобы я готовился.
– К чему? – спросил я.
– Рыба ушла, – сказали рыжие. – В реке совсем нет рыбы. Мы будем возносить молитвы к Небу.
– А я?
– А ты эти молитвы передашь. Готовься! – и они ушли.
Вот, значит, как! Значит, завтра меня уже всего – с головы до пят – вымажут белой глиной и отведут к Главному Кострищу. Что ж, может быть, это и справедливо – ведь это именно я дал тогда этот глупый совет прыгать за борт. А если бы мы тогда послушались ярла и дождались темноты, то, глядишь, Хвакир и помог бы нам сняться с мели и беспрепятственно двинуться дальше. А так…
Завтра меня сожгут. Но я еще раз обману этих проклятых дикарей! Не буду я там, на Небе, спрашивать об их рыбе, а обращусь к Великому Прародителю и спрошу у него, спаслись ли мои братья. И если оно так, то мне сразу станет легче!
4
Для того, чтобы понимать один другого, люди придумали великое множество самых разных слов. Но это все от суеты. А суета началась от женщин. Пока женщин, не было, нам с Хозяином для разговоров хватало всего трех слов – «брат», «враг» и «кровь». И мы были сыты и счастливы, у нас всегда было полно добычи. Потом появилась Макья, женщина, и все сразу изменилось. Вместо того, чтобы отрезать кусок пожирнее и молча положить его возле порога, Макья совала мне голые кости и при этом еще приговаривала: «Кушай, кушай, дружок! Ты же, наверное, голоден!». Да, я был голоден! Ну так и брось мне кусок пожирнее, молчи. Только как же! Она бросит! От нее дождешься! Лучшие куски Макья приберегала своим разлюбезным деткам, а мне доставались только одни объедки. Вот почему я Макью не любил. Я и сейчас ее не люблю, а разве что только терплю. И сыновей и дочерей ее, таких же болтливых, как она, я тоже не очень-то жаловал. Один только Подкидыш был мне по нраву. Подкидыш никогда не тратил время на пустые разговоры, а забрасывал лук на плечо, выходил на порог, свистел – и я сразу кидался ему под ноги, и мы шли охотиться.
И все-таки, Подкидыш – это не Хрт! Подкидыш есть подкидыш. Хрт не любил стрелять из лука. Хрт бил мечом хоть медведя, хоть тура, хоть зубра или еще хоть кого. А Подкидыш стрелял только в птиц или в мелкую дичь. Зато он был щедр! Я мог порвать и съесть подстреленную им птицу, оставить от нее только перья – а Подкидыш меня не ругал. Только махал рукой, смеялся, закладывал еще одну стрелу и снова целился. Я удивлялся, почему он так не любит птиц. И я не раз хотел у него спросить об этом. Но как тут спросишь! Я же не умею разговаривать, как люди, а я умею только думать. Вот я и думаю, что он, Подкидыш, просто завидует птицам, и поэтому не столько на них охотится, сколько им мстит.
Да что это я сегодня все про Подкидыша да про Подкидыша? Болтлив, как женщина! Так вот, сегодня я буду вспоминать только про ярла Айгаслава. Ярл тоже был щедр. Он всегда, когда проходил мимо, бросал мне «кость» – диргем, а то и пять, а то даже десять. И еще он стрелял из лука очень метко. И я любил его – и как самого его, так и за его похожесть на Подкидыша. А Старика, его хозяина, я не любил – Старик был скуп. Зато был храбр, как Хрт! И я его терпел. Когда пришли его сжигать, я отказался выть. Белун грозил, что будет меня бить – а я молчал! Но мог же и смеяться! И Старика сожгли, а я молчал. Потом они пошли к нам в Хижину. И ярл был единственным, кто тогда вспомнил обо мне и одарил меня! После они сидели за столом и поминали Старика, и спорили, потом все остальные ушли, остался один ярл, Белун с ним разговаривал и дал ему в дорогу огненный диргем. Ярл вам об этом не рассказывал? Не удивляйтесь. И знайте наперед: ярл часто так делает, потому что считает, что незачем всем обо всем рассказывать. И это очень правильно: я не люблю болтливых. А ярла я люблю…
Нет, не люблю уже – раньше любил. А почему это так, вы скоро узнаете. А пока что не мешайте мне, молчите и внимайте моим мыслям. Так вот, я продолжаю: ярл спрятал огненный диргем в кошель и вышел к остальным. И они все вместе пошли в терем. А я вскочил и зарычал, потому что я почуял кровь! И тут… Мысли мои сбиваются! Но тут можно подумать и так: и тут мне было велено, что мне нужно делать дальше. И тогда я – но, конечно, не сам, а только моя тень…
И я пошел за ними! Пришел, лег у крыльца и ждал. Любимый ярл и все другие ярлы сидели, пировали в тереме, любимый ярл рассказывал о Старике – много рассказывал. Стемнело. Потом они заспорили. Потом они схватились за мечи. А потом они его искали и не нашли. Тогда они сбежали вниз по крыльцу и бросились на псарню, кричали псам: «След! След! Хозяина!». Вот что они затеяли. Да только зря! Потому что псы побежали не по следу ярла, а за мной. Я их повел! Я выл, я призывал: «Кр-ровь! Кр-ровь!» – и уводил их, уводил от ярла! А ярл тем временем сошел к реке, сговорился с Чернолицым, сел на его корабль – и они уплыли. Только тогда я перестал вести за собой псов, запутал след – теперь уже свой собственный, – и побежал к реке, а там, вдоль берега – за ярлом.
Корабль у Чернолицего был легкий, ходкий, гребцы гребли старательно, а тут еще диргем их подгонял, и поэтому я тогда с большим трудом поспевал за ними. А потом, когда они свернули на Ржу, мне стало совсем невмоготу, потому что берег там очень болотистый, и я начал сильно от них отставать.
