– А дальше что?
– Убью его.
– Кого?
– Да того своего господина. И возьму его жену, и усыновлю его детей.
– А зачем тебе это?
– Не знаю, – сказал я.
И я был искренен! Я и действительно не знал, зачем мне это все – и красные сапоги, и Наиполь, и даже Теодора. В то утро, покидая лагерь, я, против обыкновения, не отдал приказ об устройстве очередного сигнального поста. Первый легат напомнил мне об этом. А я сказал, что я об этом знаю. Но приказа все равно не отдал. Зато я весь тот день думал примерно вот о чем: что теперь мы, прервав всякую связь с метрополией, тем не менее продолжаем продвигаться вверх по враждебной реке. Так что если теперь с нами случится что-нибудь непредвиденное, то уже некому будет передавать сообщение, просить о помощи. Ну и не надо! Что случится со мной, то случится со мной, и это только моя забота! Мне нет никакого дела до Тонкорукого, так что пусть и ему тоже не будет никакого дела до меня! Я воин, просто воин, я хочу сражаться… и побеждать, если будет на то воля Всевышнего. А если нет, то я готов и умереть. Полиевкту было намного сложней, он был один, а под моим началом целых два легиона. Примерно с таким же количеством войска я в свое время вторгся в Змеегорье и одолел их всех, привел к присяге, обложил налогами и даже произвел среди них воинский набор. А здесь мы этого делать не будем, потому что, как показала практика, варвары очень плохо поддаются обучению, солдаты из них никудышные. Но и оставлять их у себя в тылу ни в коем случае нельзя! Подумав так, я вынул меч, огладил лезвие. Оно было чуть теплое, в зазубринах.
Вдруг ярл сказал:
– Мечи у вас короткие.
Я посмотрел на него. Он улыбался. Я сказал:
– Да, это так. И это не случайно. Мы сражаемся в плотном строю и поэтому короткие мечи для нас удобнее. И мы, опять же, колем, а не рубим. Вот так!
И я показал, как это делается! И кровь во мне сразу вскипела. Барра! И я уже хотел было вскочить…
Но вовремя удержался, положил меч на колени и еще раз огладил лезвие. Потом, переведя дыхание, сказал:
– Мечи часто ломаются. Когда я уходил в первый поход, то запасных клинков у нас было нагружено шестнадцать фур. Ты представляешь?
Ярл молчал. Смотрел очень внимательно и ждал, что я еще скажу. И я заговорил:
– Там, в Змеегорье, это не у вас. У вас тут степь ровная и широкая, как будто это пиршественный стол, на него хоть все легионы созови, всем места хватит. А там очень тесно! Там же горы, скалы, то есть огромные холмы камней, холмы эти очень крутые, почти что отвесные, по ним трудно пройти. Да и тропы там такие узкие, что иногда бывает просто негде поставить ногу. А под ногой одни камни! А еще пропасти! И лед! Там же лед лежит всегда, круглый год, вот до чего там высоко и холодно. Но я прошел! И провел легионы. А шли мы так – все время держали щиты над головами. А змеегорцы сверху бросали в нас камни. А мы прикрывались щитами и шли. Долго шли! А после мы пришли к ним в долину. Долина, это такой ров, очень глубокий, а стены у него – сплошные камни. Вверх посмотреть, так верха и не видно, оттуда, сверху, камень сбрось – и он полдня будет лететь, пока не долетит. А мы идем по тропе вниз, а чтобы в нас не попадали их стрелы и камни и копья, мы идем, построившись черепахой. А черепаха, это так: передние держат щиты перед собой, а остальные над собой, а фланговые сбоку, а задние сзади. И такой строй в каждой манипуле. Идем. А змеегорцы, эти как вы, они не знают строя, они бегут толпой. И вот мы с ними сшиблись. У нас короткие мечи, а у них длинные. И что? Да то, что после сражения мы подобрали этих длинных мечей больше трех тысяч. Я приказал обрубить их на нужный размер и сложить – про запас – в наши фуры. А после окончания кампании каждый из моих легионеров получил такую долю добычи, что нам пришлось возвращаться кружным путем, ибо преодолеть горные перевалы с такой тяжестью на плечах не было никакой возможности!
Ярл, помолчав, спросил:
– А ты?
– Я – нет, – ответил я. – Я возвращался налегке. Ибо по нашим руммалийским законам военная добыча делится так: одна шестая часть уходит в казну, то есть достается нашему господину, а остальное в строго оговоренных долях распределяется между простыми воинами, квардилионами, трибунами и легатами. Стратигу, то есть мне, самому главному из всех, достается только один триумф. А триумф, это такое событие, которое после будешь вспоминать очень долго! Потому что это представь себе огромный- преогромный город, все жители которого все сразу вышли на одну улицу и там от этого стало так тесно, что даже представить нельзя, а они еще и кричат, хлопают в ладоши и еще поют, беснуется, а ты будто плывешь над всеми ними! Ты выше всех, потому что это ты тогда на такой высокой колеснице, запряженной целым табуном самых прекрасных скакунов! А еще…
Но тут я замолчал и некоторое время успокаивал дыхание, а потом опять заговорил:
– А начиналось это вот как. Когда им стало совершенно ясно, что никакие переговоры ни к чему не приведут и спор можно решить только войной… вдруг оказалось, что никто из наших тогдашних стратигов не желает становиться во главе легионов. И их было легко понять – ведь это нужно было идти не куда-нибудь, а в Змеегорье! Ну а у нас такой обычай, что тот, кто возвращается с победой, удостаивается триумфа, но зато неудачника ждет чаша с ядом, а если попытаться уклониться от нее, то после будет еще хуже и еще позорнее. Вот таковы у нас условия. А я тогда был ненамного старше тебя. А звание стратига стоило полмиллиона номисм, то есть примерно в полтора раза больше того, что вчера вечером получил от меня – не от меня, от Руммалии! – твой достославный дед. Иными словами, это очень больше деньги даже там, у нас в Руммалии, даже среди очень богатых людей. Но я не постоял перед такой потратой, я заплатил все, что имел, да еще в придачу заложил свое имение. Вот почему когда я уходил в Змеегорье, то злые языки шипели, что, мол, за чашу с ядом это слишком дорого. А за триумф?! Почему они об этом тогда не подумали? Кроме того, давай мы с тобой посмотрим на все это со стороны. И что мы тогда увидим? Что номисма – это желтенький кружок. Много номисм – это много кружков. И их могут украсть, их можно растерять, растратить, раздарить… А слава – это слава, ярл, она всегда при мне, она – только моя. А меч короткий, длинный ли, заговоренный или нет – какая в этом разница?!
– Большая, – сказал ярл.
И он был хмур, не по годам серьезен. Он еще немного помолчал, подумал и опять сказал:
– Большая! Когда меня убьют, возьми мой меч. Потому что с твоим мечом ты в Ярлграде нечего не сможешь сделать. А с моим всё. Но прежде я умру!
– Э! – сразу сказал я. – Что ты такое говоришь! Да кто это тебя убьет?! Я этого не допущу! Не бойся, ярл!
– А я и не боюсь! – сказал он гневно. – Я просто говорю как есть: когда меня убьют, возьми мой меч.
– А кто убьет?
– Хрт, – сказал он. – Хвакир, – и засмеялся.
Я промолчал. Но меры принял: когда нам с берега стали подавать знаки, что, мол, Гурволод желает срочно переговорить со своим наследником, я велел им ответить, что ярлич отдыхает и настоятельно просил не тревожить его до вечера.
А вечером мы сошли с кораблей и устроили лагерь. А варвары расположились чуть поодаль. У Гурволода, как я это уже доподлинно знал, было не более пятисот профессиональных воинов, а все остальное его войско состояло из вооруженных чем попало простолюдинов, которые всегда не прочь сходить в грабительский набег неважно на кого.
Устроив лагерь, вырыв ров и укрепив частокол из копий, мы пригласили к ужину Гурволода и его старших – только старших! – воевод. А за столом они были рассажены с таким расчетом, чтобы на каждого варвара приходилось по два моих человека. Ну а до Любослава моим гостям и вовсе было не добраться. Я думал, что Гурволод придет в бешенство! Однако он сделал вид, будто ничего особенного не заметил, и вел себя весьма непринужденно. А к внуку вообще не обращался! Вскоре пир кончился, все обошлось
