их корабли на копье! И что их этого? Да ничего! Потому что руммалийский младший ярл на это сделал вот что: подло казнил заложников и жег моих людей диким огнем, этот огонь никак не погасить, он даже на воде горит – и мои люди побежали! Хрт их не поддержал, Нечиппа вошел в город – и всё, что пожелал, там сжег, а всех, кого хотел, казнил, кого хотел, ограбил, потом явился к капищу и поклонился Хрт – и Хрт принял его, позволил ему сесть за стол и есть и пить, и греться у Бессмертного Огня! И сам Белун прислуживал ему – вот что было тогда! Вот что рассказал мне хозяин харчевни в Йонсвике! Вот что я тогда должен был выслушать! И я всё это выслушал, встал, расплатился и вышел. И тут сразу Лайм…
Но только что нам теперь Лайм! И даже что нам Нечиппа! Вначале я всё-таки должен рассказать вам о Подкидыше. Так вот, об этом у нас обычно рассказывают вот что: родные сыновья переженились и ушли жить сами по себе, отдельно, а Подкидыш остался при Хрт. Хрт умер, и Подкидыш его сжег. Потом сжег Макью. Так наши Прародители ушли на Небо. Ушли, но и остались здесь. Мы – то есть те, кто тогда жил, когда они ушли – мы возвели им капище. Мы также приходили в Хижину, мы поклонялись им, и мы грелись у Бессмертного Огня. Мы также чтили и Подкидыша, потому что это ведь сама Макья вскормила его своим молоком, и это сам Хрт научил его владеть мечом. А Подкидыш, когда он остался один, без Хрт и Макьи, совсем одичал. Он больше в Хижине не жил, а теперь спал, где попало, накрывался, чем придется, а есть совсем почти ничего не ел, и также почти ничего не пил. Бродил, как неприкаянный, носил лук на плече. Увидит птицу – выстрелит, собьет. Хвакира рядом с ним тогда уже не было – Хвакир ведь еще раньше, в день смерти Хрт, как лег, так сразу же окаменел, и так и по сей день лежит. Да, это так! Он по сей день лежит, не стронется. Так вот, Хвакир тогда уже был каменный, и поэтому никто уже не подбирал сбитых Подкидышем птиц, не рвал их и не сжирал. А Подкидыш все равно стрелял. И стали говорить: Подкидыш обезумел! Вы только посмотрите на него – какие у него дикие глаза! А во что он одет! А как он ходит! А что он говорит!..
Но, правда, говорил он тогда очень мало. И то он только отвечал на вопросы, а сам первым ни с кем не заговаривал. Когда у него спрашивали, зачем он убивает птиц, он отвечал:
– А меня зачем убили?
Когда же ему говорили, что он ведь жив, он отвечал:
– Не верю.
А когда в дни поминовения Благих Прародителей мы призывали его в Хижину, он неизменно отказывался, говоря, что он подкидыш, а не сын, он вообще не человек и поэтому нечего ему сидеть среди людей.
– Тогда чего ты хочешь? – спрашивали мы у него.
– Вернуться, – отвечал он довольно сердито.
– Куда?
– Не знаю, – говорил он уже очень гневно. И сразу быстро уходил.
И тогда мы стали догадываться, что он – заблудившийся, опоздавший бог. Потому что, как объясняли это понимающие люди, к тому времени, когда он спустился к нам с Неба, все земли уже были заняты другими богами, которые явились раньше него, и Подкидышу нигде не нашлось места. И он бы тогда умер, брошенный в лесу, и так оно и должно было случиться, однако Макья пожалела его, накормила, принесла к себе в дом, и он вырос. Но это ничего не изменило. Потому что стать богом он же все равно не мог – бог уже был, наш Хрт, – а становиться человеком он не хотел. А улететь обратно на Небо он не мог. И вот поэтому он ненавидел птиц – у них же были крылья, они могли летать и, значит, они могли достичь неба, а он был обречен ходить, как простой человек. А человеком он быть не хотел! И мы стали его сторониться. Однако после того, как он сгорел, мы устыдились своего страха перед ним – ведь за всю свою жизнь Подкидыш никому из нас не причинил ни малейшего вреда, и обманул он только один раз, и то Чурыка. А убивал он только птиц…
Но обо всем этом мы задумались уже только тогда, когда Подкидыш сгорел на жертвенном костре, а пока он был жив, мы его сторонились.
А когда с ним случилась беда, мы над ним насмехались. Не все, конечно же, но многие тогда говорили, что то, что с ним случилось, вполне справедливо, потому что бессмысленная жестокость не должна оставаться безнаказанной. А случилось с Подкидышем вот что. Было это осенью. Журавли улетали на юг. И было их так много, и летели они так низко, что настрелять их мог любой, просто мы в журавлей не стреляем. А Подкидыш вышел на берег, туда, где у нас сейчас пристань, снял с плеча лук и принялся стрелять. И раз за разом он не попадал! Еще раз говорю, журавли летели очень низко и их было великое множество, а Подкидыш, отменный стрелок, стрелял, стрелял, стрелял – а стрелы уходили мимо! Он стал кричать, как дикий зверь, он обезумел! И все стрелял, стрелял…
И так ни разу не попал! Журавли улетели. Подкидыш остался. И он долго стоял, не шевелясь…
А после разломил лук пополам и отшвырнул его! А после сам упал. Так и лежал. Стемнело. Он не шевелился. Мы не решались к нему подходить. Мы думали: наступит ночь – и он, после такого позора, уйдет и больше никогда к нам не вернется, и это хорошо!
И наступила ночь. И это была очень необычная ночь, потому что все тогда прекрасно слышали – небо скрипело. Мы говорили: это добрый знак, это Макья колышет свою колыбель, а ее колыбель – это наша земля, а мы, весь наш народ – это ее дитя. И нам было спокойно.
А утром наши женщины пошли к реке, чтобы набрать воды… и прибежали, и кричали в ужасе:
– У Подкидыша выросли крылья! У Подкидыша выросли крылья!
И это была истинная правда. Когда мы, вооружившись мечами и копьями, вышли к реке, то увидели, что у Подкидыша вместо рук были крылья. И эти крылья были очень большие и крепкие, не чета журавлиным, и вообще, таких крыльев мы никогда у птиц не видели. Да и сам Подкидыш нисколько не походил ни на какую птицу. Лицо его было белое как снег и перекошенное от боли. Подкидыш уже не размахивал крыльями, а просто стоял, опустив их вдоль тела. Женщины наперебой рассказывали нам, что прежде он пытался взлететь, но ничего у него из этого не получалось.
И так он никогда и не взлетел, хоть иногда тайком пробовал. Наблюдать за этим было очень смешно. И мы смеялись – но не все. А Подкидыш молчал. И терпел. И никуда он от нас не уходил, потому что прекрасно понимал, что лишившись рук, он стал совсем беззащитен, чужие люди запросто могли бы его убить. А мы его не убивали – он же ведь был вскормлен Макьей и обучен Хрт, он защитил нас от Чурыка. Так что, говорили мы, пусть живет, пусть кормится.
Но он не брал еды. Ходил, поглядывал на нас, или на небо, на пролетавших птиц, тогда же была осень, и молчал. Мы знали, что он скоро умрет. Ну так что же, говорили мы, все мы когда-нибудь умрем, так не жалеть же всех! И мы старались не обращать на него никакого внимания. И так, когда он уже никому не был нужен, он ходил среди нас пять, десять, двадцать, тридцать девять дней. А на сороковой день он умер – стоял, опять на той же пристани, смотрел по сторонам, молчал, а после зашатался и упал – и сразу умер. И хоть он тогда был безруким и грязным и гадким, но мы ведь все помнили, кем он был когда-то, и мы его почтили – снесли, обмыли и одели во все чистое, и положили возле Хижины, воздвигли ему жертвенный костер и подожгли – он загорелся…
И взвыл Хвакир! И так он тогда жутко выл, что, говорили, жутче не бывает!
И я эти слова про этот вой вспомнил тогда, когда мы уходили из Йонсвика, Гуннард командовал, мы все гребли, корабль бросало на волнах, и когда мы поднимались на гребне, я привставал со скамьи и очень внимательно смотрел на берег. Хвакира я там, конечно, не видел, но зато слышал вой – ужасный, мрачный, скорбный вой, так воют только по покойникам.
Но ведь я жив – сходил в Окрайю и вернулся, и вот я теперь опять был в Йонсвике, у меня был корабль и сорок воинов, и еще со мной был Лайм, который уже не был моим врагом. Зато, как мне сразу же поспешили рассказать, у меня теперь есть новый и очень достойный враг – руммалиец Нечиппа, который теперь зовется Барраславом. И этот Барраслав теперь сидит там, где раньше всегда сидел я, и ест из моей мисы, и пьет из моего рога, и отдает распоряжения моим рабам и даже моим младшим ярлам, тратит мою казну и воздает мои дары – и так изо дня в день, а ночью укрывается моим одеялом, ложится на мою подушку, к нему приходят мои сны… И пусть бы и пришли хоть раз! Вот я бы посмеялся! Вот пусть бы он увидел то, что видел я! Вот что я тогда сразу подумал! Но вслух ничего не сказал, а только спросил, почему этого человека зовут Барраславом.
– А потому что, – ответил хозяин, – «Барра!» – это их боевой клич. С этим кличем они пришли в Ярлград, взяли его, сожгли и разграбили, а Хрт, ярлградский бог, нисколько на них не разгневался, а даже наоборот –
