криворотые, а порча, которую на нас наслал Подкидыш. Вот почему, как при этом еще прибавляли, они так хороши в стрельбе – их же этому учил Подкидыш. И он же, говорили, теперь ведет их на нас и при этом еще приговаривает, что он хочет вернуться в свой родной дом, а тех, кто там сейчас сидит, всех перебить – до единого! А были и еще глупее слухи, и таких было немало. И, что еще ужаснее, в этом не было ничего неожиданного, и я на своих людей тогда совсем не гневался. Ибо а что еще мне теперь ждать от них, думал я, когда обстоятельства сложились для них столь неблагоприятным образом? Ведь тогда Хрт уже не шептал, а очень громко и самым отчетливым образом выкрикивал: «Ярл Барраслав! Убей меня!». И этот крик был слышен по всему Ярлграду, и этот крик не замолкал ни днем, ни ночью. Я спать не смог, я гневался!..
Но только на себя! А что, а меня разве не за что? Разве я не был самонадеян и глуп? Был, конечно, и довольно часто. Потому что разве нельзя было сразу предположить, что от моего двусмысленного здесь положения ничего хорошего не получится? Но я опять был, как всегда, упрям, и получилось то, что получилось! Вот разве что, и об этом я думал все чаще и чаще, Хрт окажется еще упрямее, чем я, и тогда будет то…
Но об этом говорить пока рано. Лучше я вам пока расскажу о том, как это началось, то есть когда Хрт в первый раз отчетливо сказал о том, чего он хочет. Случилось это на третий день после известия о падении Тэнграда. Тогда мы собрались на капище, чтобы закалить наши мечи на криворотых. Я же ведь тогда еще не намеревался отсиживаться за стенами, а думал выступать и встретить их на Засеках. И вот, чтобы в этом нам была удача, мы тогда и пришли к Хрт, и я бросал в огонь дары, много бросал, как никогда, и восклицал, что я, ярл Барраслав, даю ему всё самое ценное, что только есть у меня, для того, чтобы он укрепил мою руку, которой я тогда бы разбил криворотых, и взял бы у них много всякой добычи, принес бы ее сюда, сложил всю ее у его и ног и сжег бы ее всю! А после я добавил еще вот что: чего ты еще хочешь, Хрт, скажи, и я это сделаю! И вот тут-то он, как говорится, и поймал меня на слове, ибо он тогда вдруг громко и совершенно отчетливо, то есть для всех понятно закричал:
– Убей меня! Убей! Своей рукой! А не рукой врага! Убей!
И замолчал. И наступила полнейшая тишина. А ведь тогда на капище собралось очень много народу, ибо тогда смотреть на нас сошелся весь город… И вот все молчали! Также и я стоял, молчал, смотрел на Хрт, на Белуна, на горожан, на дружину… И, наконец, сказал:
– Великий Хрт желает испытать меня. Он хочет посмотреть, не отвернулся ли я от него, не отрекся ли. Но как я могу это сделать?! Да что я, криворотый, что ли, чтобы поднять меч на отца?! Нет, это не будет! Потому что как было здесь всегда, так будет и теперь: меч – только на врага! дары – только для Хрт! И я еще раз говорю: Великий Хрт, дай только срок, и я воздам тебе великие дары – пойду на них, после приду обратно, и положу к твоим ногам их ярла по имени Кнас, их воевод, их лучших воинов – и всех сожгу!
И я хотел еще сказать! Я хотел много говорить! Но Хрт опять закричал:
– Убей меня! Убей!
И тут меня взял гнев! Я обезумел! И я закричал ему в ответ:
– Нет, не убью! Отцов не убивают! Но я зато убью твоих врагов! Всех, до единого! Этим мечом! Лишь дай мне силы, Хрт!
И я, обнажив меч, шагнул к Бессмертному огню. И замахнулся! И ударил! И лезвие, охваченное пламенем, очень быстро раскалилось докрасна.
– Хей! – крикнул я и отступил, и показал всем меч. – Хей! – крикнул я опять – Хей! Это добрый знак! А теперь вы! Чего стоите?! Хей!
Но воеводы не сдвинулись с места. Так и дружина, опустив головы, молча стояла за ними. Как стадо! Вот до чего Хрт их перепугал! Вот я и выступил, подумал я, вот я и встретил Кнаса у Засек – и потрепал его! Мне стало горько – и я засмеялся! А после медленно убрал меч в ножны, молча развернулся и ушел. Шел – передо мной все расступались. Пришел в терем, лег на тюфяк и заложил руки за голову. Мне было очень противно и гадко! Я еще долго так лежал, никто ко мне не приходил. Потом, когда уже стемнело, пришел Тихий, зажег лучину и сказал:
– Поел бы, ярл.
– Кого? – спросил я зло.
Тихий ушел. А ночью он опять пришел, сказал, что так никто и не решился подступить к Бессмертному Огню. Значит, никто, подумал я, не закалил меча на криворотых. Я засмеялся и сказал:
– Они уже готовы к смерти! Сначала Хрт, потом своей.
Тихий молчал. И тогда я сказал уже вот что:
– Но прежде, все-таки, моей! Небось придут, как к Ольдемару, и зарежут!
– Нет, ярл! – воскликнул Тихий. – Что ты! Не посмеют! Они теперь тебя очень страшатся! Даже больше, чем Хрт!
Я ничего на это не ответил, а только велел, чтобы он подал ужин, плотно поел, а после лег и крепко спал. А утром вызвал воевод – и о вчерашнем не обмолвился ни словом, а только говорил о будущей осаде и отдавал им соответствующие распоряжения, после чего все разошлись каждый куда ему было приказано, и город продолжал готовиться к достойной встрече неприятеля. Примерно так, подумал я, обычно выражаются в реляциях. И, в принципе, это нормально. Но только не здесь! Потому что, продолжал думать я дальше, если человек хочет выздороветь, то строго соблюдает наказы врача и принимает любые, даже самые горькие лекарства. Он хочет жить – и ради этого он всё вытерпит! Но если человек собрался умирать, лег, сложил руки и закрыл глаза и, главное, он рад тому, что вот он, как он надеется, наконец, отдохнет, то разве его кто-нибудь спасет?! Да тут уже как его ни лечи, чего ни обещай, а он не встанет. Он не хочет! Так и Ярлград. И поэтому все мои распоряжения исполнялись лишь бы как, работы продвигались очень медленно, да что это такое, иногда кричал я, не выдержав, что вы как сонные мухи?! А они даже на это ничего вразумительного ответить не могли. И вообще, обычно они на все мои замечания старались отмалчиваться. Кричал только Хрт! И кричал он так громко, что я по ночам подолгу не мог заснуть. А днем – редкий день обходился без этого – я принимал гонцов. Вести, приносимые ими, были донельзя однообразные: Кнас этих сжег, Кнас этих перебил, Кнас отрубил Стрилейфу голову, а после череп выварил, очистил, украсил бронзовой чеканкой – и получилась чаша для питья. Кнас теперь пьет только из нее и говорит: «И Барраславу будет то же самое!» – и смеется.
А Хрт кричал: «Убей меня! Убей!»
И я возненавидел Хрт! И это вполне понятно, потому что, думал я, если бы не он и не эти его душераздирающие вопли, то я бы отстоял Ярлград! Ибо, как я уже говорил, и стены там были крепки, и припасов было предостаточно, и дружина была многочисленна. Но разве это дружина?! Это просто толпа вооруженных людей, которые будут только мешать один другому! Вот примерно о чем думал я, когда прибыл еще один гонец – наверное, подумал я тогда, последний – и известил, что криворотые уже совсем близко и завтра будут здесь. И что их тьмы и тьмы. И что их одолеть нельзя. И что…
– Довольно! – сказал я. – Я это уже много раз слышал. А теперь пора бы и посмотреть на них! Не так ли?
Это я спросил, уже оборачиваясь к стоявшим возле меня воеводам. И увидел то, что и думал увидеть – все они поспешно опустили головы. Конечно, подумал я, можно сейчас велеть любому из них – и никто не посмеет мне перечить. Но только зачем это мне? Я же хотел, чтобы хоть кто-нибудь из них вызвался на это добровольно. И я ждал. И дождался! Шуба выступил вперед и сказал, что он берется проводить меня. А его люди проводят его. То есть, добавил он, у него есть такие люди, которым не менее чем мне любопытно посмотреть на криворотых. Это был достаточно резкий ответ, но я за последнее время так соскучился по настоящему живому слову, что нисколько на это не обиделся, а даже наоборот обрадовался. И вообще, я тогда с большим трудом дождался, когда наконец стемнеет, и сразу же вывел свой маленький отряд из города. Мы тогда скрытно шли. Ночь была темная, безлунная. Мы правили на зарево. И это зарево все разрасталось и разрасталось. А после мы увидели костры. И этих костров было и в самом деле огромное множество! Мы, с еще большей осторожностью, приблизились еще немного, потом я приказал, мы спешились. Стояли, слушали…
Они тогда еще не улеглись – песни пели, кричали. Криворотые – наглый, крикливый народ. Даже во время дружеской беседы они постоянно перебивают один другого. А до чего они надменны! У них ведь от рождения рты самой обычной формы, как у всех. Это уже потом, с годами, от постоянной гримасы линия их губ приобретает тот неприятный подковообразный изгиб, из-за которого их и зовут криворотыми. А то, что они стреляют хорошо, так это ведь от трусости: тот, кто не решается сойтись с противником лицом к лицу,
