понимая его и постоянно ворча:
— Ну ты и ловкач!.. Эта рука?
Марсель вскрикнул. Черт возьми! У него была сломана рука, и здорово сломана. Не переусердствовал ли Шателар, выкручивая ее, как будто вырывал тюремную решетку? Он же слышал, что хрустнула кость!
— А, это ты… — сказал он входящему врачу, своему другу. — Входи…
Закрой дверь!.. Ты тоже можешь войти, Одиль… Только сделай одолжение, сиди молча и не делай такого трагического вида.
Взволнованная, Одиль пробормотала:
— Что я должна делать?
— Сейчас ничего… Поди сюда, Бенуа… Этот маленький паршивец собирался мне устроить пакость… Ладно, не важно… Мне пришлось сбить его с ног, и, право слово, я не очень представляю, что я ему тут сломал. Если это возможно, для него самого было бы лучше, чтобы это не стало известно…
Понимаешь?
— Так это же младший Вио! — вскричала Оциль, узнав наконец раненого.
Слова были самыми обычными. Однако она произнесла имя Вио с таким недоумением, что доктор посмотрел на молодую женщину с изумлением, а Шателар не сумел удержаться от нервного смешка.
— Младший Вио, да!.. — повторил он. — Я давно знаю, что, стоит тебе открыть рот, как обязательно ляпнешь какую-нибудь глупость.
Он принялся мерить шагами комнату, стараясь не глядеть на происходящее.
Время от времени он приоткрывал бархатные шторы на окнах и глядел на оранжевый свет вывески своего кафе.
Парнишка все время стонал, издавая иногда нечленораздельные вопли, а Одиль подбадривала его обрывками ничего не значащих фраз.
Чтобы убить время, Шателар снял телефонную трубку и потребовал соединить с кинотеатром.
— Алло!.. Да, это я… Сколько продано мест?.. Небогато… Да, я сейчас спущусь…
Бенуа подошел к нему с не слишком обнадеживающим видом.
— Двойной перелом руки… Не очень-то это хорошо… Раз ты не хочешь отправлять его в больницу, будет лучше, если я приведу хирурга…
— Которого ты знаешь?
Бенуа пожал плечами.
— Ну, тогда делай что нужно… Я потом тебе объясню… Одиль даст все, что требуется.
Только сейчас, глядя в зеркало, он обратил внимание на свой вид. Он принялся переодеваться, умылся, не жалея воды и по привычке разбрызгивая ее чуть не по всей комнате.
Он выбрал костюм цвета морской волны, черный галстук, машинально заколол его жемчужной булавкой и испытал удовольствие, снова почувствовав себя чистым и с хорошо приглаженными волосами.
— Ты понял? — произнес он наконец, подходя к кровати, на которой перепуганный Марсель трясся от переживаний.
Юноша отвел взгляд, и Одиль пришлось принять умоляющее выражение: она, вероятно, думала, что Шателар снова впадет в гнев.
— У меня нет никакого желания идти рассказывать в полицию нашу историю, тем более что она не такая уж красивая… Тебе подправят руку, после чего ты уберешься от меня в другое место.
Одиль, которая решительно не могла молчать, прошептала с жалостью:
— Он плачет!
— Ну и ладно! Пусть поплачет…
После этого Шателар предпочел выйти, окунуться в привычную атмосферу своего кафе, где почти каждый посетитель был ему знаком.
Но он, должно быть, встал сегодня не с той ноги, потому что вдобавок ко всему и там испытал разочарование.
Обычно он чувствовал несомненное удовольствие, почти физическое удовлетворение, ощущая себя чистым, гладко выбритым, элегантно одетым, и расхаживал, пожимая руки, подсаживаясь за столики то здесь, то там, выступая арбитром при игре в белот или кости, болтая с каждым о пустяках.
Кафе, как и кинотеатр, особенно по пятницам, когда собирались все завсегдатаи, было его вотчиной, где он безраздельно царствовал, и никто не оспаривал его превосходства.
Развешанные повсюду зеркала отражали его снисходительную улыбку, непринужденные жесты.
Кто-то имел к нему поручения, другие о чем-то спрашивали совета, а недалеко от входа всегда крутились три-четыре красотки, за которыми он спокойно наблюдал.
Однако в этот вечер, надеясь избавиться от тягостных хлопот дня, он не ощущал в себе воодушевления, увлеченности, порыва. Он машинально проверил денежный ящик кассы, занялся киноафишей, потом уволенным накануне гарсоном, жена которого пришла умолять взять его обратно…
Он все делал, как и в любой другой день, но мысли его витали далеко. Он сам не заметил, как пробормотал:
— Шлюха! Вот кто она такая!..
Иначе говоря, он думал о Мари! Он спрашивал себя, не начинает ли он ее ненавидеть, и не ей ли, в конце концов, он хотел выкрутить руки?
Уже десять дней, с тех пор как он купил «Жанну», Шателар бравировал напропалую. Здесь, в Шербуре, он заставил всех поверить, что поймал уникальный случай, и чтобы это подтвердить, называл намного меньшую цену, чем в действительности заплатил за судно.
Такое поведение, однако, не было свойственно его натуре. Унизительно оказаться вынужденным отдавать самому себе отчет в том, что ты приврал.
Уезжая в Порт, он говорил, что собирается там снарядить целую рыболовную флотилию, и это тоже было ложью.
И почему он покрасил форштевень желтым, что действительно смешно? Зачем нужно было напяливать сапоги и вместе с рабочими размазывать смолу?
Да просто потому, что он чувствовал себя не в своей тарелке! Потому что он уже несколько дней не был самим собой, по-идиотски крутился около Мари и чуть не получил из-за этого пулю.
Он уже раза два присаживался за столики. Гарсон, походивший на президента Республики и очень этим гордившийся, спросил его, когда тот хотел бы поесть, и Шателар ответил ему неопределенным жестом.
Он бродил вокруг бильярдов на втором этаже в бешенстве на себя, на весь свет вообще и на Мари в частности. Она насмехалась над ним, это очевидно. И она насмехалась над ним потому, что он смешон!
Он относился к ней как к девушке! Едва он осмелился прикоснуться к ее талии, как тут же покраснел от ее сурового взгляда! Не важно, что она давала лапать себя всем рыбакам в Порт-ан-Бессене!
И в то же время он не мог освободиться от этой болезни, значит, нужно покончить с ней, хотя бы разок поговорив с Мари с глазу на глаз, и показать, что Шателар не из тех, кто позволяет крутить собой до бесконечности.
Вот так! Решено!
И это решение настолько ободрило его, что он поднялся к себе и нашел там двух врачей, завершавших работу, и Одиль, помогавшую им как медицинская сестра.
Марсель оставался все таким же бледным, словно ему выпустили всю кровь из жил. Сейчас, когда его отмыли, стали видны его рассеченная бровь и распухшая нижняя губа.
Взгляд Бенуа говорил:
«Ничего себе! Похоже, ты перестарался!»
Ну и что? Почему это должно беспокоить Шателара? Разве он напал на этого маленького кретина? Разве он стрелял из револьвера?
