Другой врач, хирург, смотрел на него еще суровее, думая, очевидно, что Шателар изрядная скотина.
— Куда ты его положишь? — спросил Бенуа.
— Его? С чего бы это?
— Да с того, что не можешь же ты выкинуть парня на улицу в таком состоянии… У него температура тридцать девять… Ему нужно несколько дней провести в постели и…
Опять осложнения! Разве Шателар предвидел это, привозя к себе раненого?
Разве его дом-больница?
Да у него и нет места! Даже для него самого, поскольку все возможные помещения отданы под кафе.
— Моя бывшая комната… — подсказала Одиль.
В конце концов! Он предпочитал, чтобы ему не напоминали об этом, но вот… Разумеется, у нее была комната, та, которую она занимала, когда работала официанткой, скорее даже не комната, а антресоли, и на них забирались по лестнице без перил и освещения…
Пусть его там устроят, лишь бы все поскорее закончилось…
— Ладно!
— Кто его туда перенесет?
— А ты что предлагаешь? Уж не хочешь ли, чтобы я сам его тащил? Ты и выпутывайся…
И, обращаясь к обоим врачам, спросил:
— Выпьете по стаканчику?
Хирург отказался: он был приглашен на ужин. Шателар пообещал ему бесплатные билеты в кино. Он предложил аперитив своему товарищу Бенуа, недавнему морскому врачу.
— Он действительно серьезно покалечен? — спросил Шателар наконец.
— Думаю, левая рука никогда не вернется в нормальное состояние… Кто он такой?
— Никто!.. Мальчишка… Ты перекусишь со мной?
— У меня собрание в восемь часов…
Как нарочно! И, как нарочно, все завсегдатаи разошлись: через час прибывал трансатлантический пароход. Да еще в театре выступала парижская труппа.
В довершение ко всему был свободный час между аперитивом и наступлением вечернего времени. Кассирша, как обычно, ела за кассой с деланно благовоспитанным видом многострадальной женщины климактерического возраста.
Сегодня Шатеяар ненавидел ее и задавался вопросом, как он мог — выносить ее два года.
— Что вам подать? — подошел с вопросом двойник президента Республики.
— Разве я тебя звал?
— Нет, но…
— Ну так подожди, пока позову…
Он посмотрел на часы в нетерпении оттого, что Одаль не спускается. Он подождал еще минут десять, сидя в кафе в одиночестве, и позвал наконец девчонку из вестибюля.
— Сходи-ка к мадам Одиль, скажи, пусть она придет.
Девчонка эта даже не плакала, когда сочла совершенно естественным оказаться с ним в постели, и теперь всегда смотрела на него, как бы спрашивая, не появилось ли у него желание снова переспать с ней.
— Мадам Одиль легла… — вернувшись, сообщила она.
— Вот как?
— Кажется, она очень устала и у нее мигрень…
Он едва не решился заставить ее встать. Потом взглянул на ожидавшую малышку в черном платье и подумал, не воспользоваться ли ему этим отвлекающим средством. У него имелся испытанный трюк. Достаточно было сказать, чтобы она отнесла что-нибудь в его кабинет. Кабинет находился рядом, в кинотеатре. Там, возле груды жестяных коробок с фильмами, стоял узкий диван такого же сиреневого цвета, что и кресла в зале кинотеатра.
— Ладно!
Она, вероятно, не расслышала и не тронулась с места.
Сколько же их крутилось в «Морском кафе» вокруг Мари? С ними, со всеми ними, носившими блузы грубого полотна голубого или табачного цвета, она казалась веселой и любезной. Они звали ее по имени. Он заметил, что она до краев наливала им стаканы, оставляя на столике мокрые круги.
Около двери брюнетка маленького роста, появившаяся в Шербуре всего лишь недели три назад, упорно поджидала клиентов, хотя подходящий час еще не настал.
Чтобы хоть чем-то заняться, он подошел к ней сказать об этом.
— Теряешь время, малышка!.. Этим вечером ты ничего здесь не заработаешь… Не тот сегодня день…
К пиву на столе она даже не притронулась. На хозяина глядела с легкой тревогой.
— Откуда ты?
— Из Кемпера.
— Приходи завтра к четырем часам… На втором этаже будет большой банкет… И после него неплохо…
Может быть, потому, что он проявил себя слишком добрым, он ощутил необходимость сорвать на ком-нибудь свое дурное настроение и направился к кассирше.
— Вы должны знать, мадам Блан, что мулей не едят пальцами… Впрочем, мулей не едят, когда сидят за кассой…
— Но мсье…
— Никаких мсье!
Одним махом ему бы покончить с Мари и на этом успокоиться.
Все шло как обычно. Едва Шателар спустил ноги с постели, как заспанный голос произнес:
— Ты не едешь в Порт?
Даже если бы ей заплатили, она не сказала бы точнее. Иногда она поощряюще добавляла:
— Погода вроде будет хорошая…
И даже:
— Если бы не мой раненый, я поехала бы с тобой.
Только вот уже давно подобное простодушие не умиляло Шателара, и в ответ он проворчал:
— Нет, я не еду в Порт!
Вот так! Пускай Одиль сама пораскинет мозгами, чтобы понять, если сможет.
Но все это ни к чему, потому что она даже и пытаться не станет. Свернувшись калачиком в смятой постели, уткнувшись одним глазом в подушку, с безмятежно расслабленным телом, она не была, однако, полностью довольна, и, следя взглядом за одевающимся Шателаром, заметила:
— Я не знаю, что с тобой, но кое-что идет не так, как…
Он ушел. С четверть часа или около получаса она неподвижно лежала в постели с открытыми глазами и размышляла; наразмышлявшись всласть, она всегда останавливала взор на сером зеркальном шкафе, отражавшем кусочек окна.
Наконец она вздыхала и вылезала из постели; стоя и потягиваясь, Одиль первым движением брала руками свои груди и растирала их через рубашку, ткань которой приятно щекотала.
Раньше у нее была служанка, с которой Одиль могла болтать часами, до тех пор, пока не нужно было выходить по каким-нибудь делам, но Шателар указал той на дверь, потому что она пила.
Одиль не одевалась. Она откладывала эту неприятную обязанность насколько возможно. Она хранила свое животное тепло, запах постели и всех ночных удовольствий. Все еще в халате, она раздвигала занавески и недолго смотрела в окно, но там всегда показывали один и тот же спектакль: стоящие у края набережной грузовики, несколько рыболовных судов, серая мостовая и спешащие люди.
Еще небольшое усилие, и Одиль выбиралась на лестницу, стены которой были окрашены масляной краской: снизу красноватой, а сверху — весьма мерзкой зеленой. Она поднималась на самый верх, где жила когда-то, пока Шателар не занялся ею. Она входила без стука, и каждый раз ее поражал запах. Вообще-то
