Леон, надо сказать, ничего не скрывал от жены. Он ей рассказывал больше, чем Селита могла вообразить. Так, именно от Флоранс она впервые услышала о квартире в «Луксоре».
— Я думаю, он прав. Не мог же он оставить ее в отеле де Ля Пост. А ты знаешь, что он очень несчастен?
Неужели Флоранс попалась на эту удочку? Возможно ли, чтобы болезнь напрочь лишила ее ясности ума и притупила ее женский инстинкт?
— Ты мне не веришь, но это так. В определенном возрасте мужчины становятся беззащитными, и особенно те, кто считали себя наиболее неуязвимыми. Это случается и с женщинами тоже…
Она прервалась, чтобы немного пожурить Селиту.
— Зачем ты принесла цветы? Он мне их столько притаскивает, что медсестра уже просто не знает, куда их ставить. Он пытается так успокоить свою совесть, понимаешь? Он меня любит, я знаю. Но это сильнее его…
После долгой паузы она добавила:
— Ты тоже, ты чуть было не одержала победу… А с тобой, наверное, я бы меньше опасалась.
Услышав такие слова, сказанные глухим и монотонным голосом, будто их произносит уже отрешенная от мира монахиня, Селита остро ощутила отчаянье, ибо теперь ей придется бороться одной.
На другой день Флоранс ей сказала:
— Он прекрасно отдает себе отчет, что вы все против него, и от этого ему больно, особенно от того, что ты против него…
— Он так сказал? Он говорил обо мне?
Флоранс уклонилась от ответа, и Селита заподозрила, что она лжет, и даже догадалась, каким мотивом руководствовалась Флоранс, говоря с ней таким образом.
Даже если бы она сейчас и не болела, ей бы, наверное, все равно пришла в голову мысль бороться им обеим вместе против общего врага, но с тем, чтобы потом снова между ними двумя продолжилась бы битва не на жизнь, а на смерть.
Не это ли Селита, как ей показалось, прочитала в глазах Флоранс еще в вечер первого появления Мадо?
Теперь, когда на время или навсегда она выбывает из игры, ей бы не хотелось, чтобы Селита прекратила борьбу.
Если кто-то и должен был у нее отобрать Леона, будь она живой или мертвой, нельзя ни в коем случае допустить, чтобы это была Мадо.
— Понимаешь, для такого мужчины, как он, дойти до подобного состояния настоящая трагедия, и это его страшно мучает. Вчера он тут сидел на твоем месте и вдруг заплакал, взяв меня за руку, и стал просить прощения…
Селита впилась ногтями в ладони, чтобы не закричать от ярости…
— Ну вот! Я могу тебя больше и не увидеть. Не будь слишком жестокой по отношению к нему. Ты еще увидишь: в один прекрасный день…
Только с ней одной Флоранс говорила на такие темы. Может быть, это было своего рода завещанием? В беседах с Мари-Лу, Наташей и Франсиной она ограничивалась лишь вопросами, свидетельствующими о том, что она не утратила интереса к своему заведению. Она расспрашивала их о числе посетителей, о том, до которого часа они работали, и, несомненно, сестра Леона — ее звали Алиса — сообщала ей каждый день о сумме выручки.
Наташа разговаривала со старшей медсестрой, которая жила с ней в одном доме. Она пыталась узнать, каковы результаты тестов и нашли ли у Флоранс рак матки. Медсестра не ответила прямо, но сделала неопределенный жест, сопровождаемый тяжелым вздохом.
— Как долго! — начала терять терпение Мари-Лу. — Как вы думаете, это хороший признак?
— Некоторые операции длятся по два, по три часа и даже больше, — ответила Наташа, которая обладала знаниями в разных областях. — Все зависит от того, что находят…
Старичок с коричневой от солнца лысиной высунулся из окошка на третьем этаже. Он был, как и все больные, в халате с синими полосками. Два или три раза он делал какой-то знак, обращенный к девушкам.
— Ты знаешь, кто это? — спросила Селита.
— Кажется, я его знаю, — ответила Мари-Лу. — Мне неудобно поднимать голову и разглядывать его. Давай пройдемся по аллее, и, возвращаясь, я брошу взгляд.
Пройдясь по аллее, она тоже послала приветственный знак старику с третьего этажа.
— Так кто это? — спросила Наташа.
— Ты его не знаешь, он приходил к нам до тебя. Он ведет крупную торговлю бакалейными товарами на Антибской улице вместе со своими двумя сыновьями.
Оба женаты и имеют детей. У нас с ним была любовь. Я звала его дедушкой, и это ему очень нравилось.
Еще год тому назад он заходил два раза в неделю по определенным дням. Он пил только минеральную воду, так как соблюдал режим, но всегда угощал бутылкой шампанского меня и Момо.
Ты и Момо тоже не знаешь. Она вышла замуж в Марокко за кого-то, с кем познакомилась по объявлению.
Однажды вечером этот славный старик увидел, что в зал входит один из его сыновей, он бросился в служебное помещение и прятался там почти два часа.
Уходил он всегда ровно в полночь, независимо от того, были уже выступления или нет, потому что это был час закрытия пивной, где он якобы сидел и играл в карты.
Они пытались таким образом отвлечься и не думать все время о том, что происходило за матовыми стеклами. Проходя мимо шестой палаты, они чуть замедлили шаг. Там молодая мать давала грудь своему ребенку.
— Если Флоранс умрет… — начала было Мари-Лу.
— Постучи по дереву! — крикнула ей Франсина.
И Селита тоже постучала по ветке дерева, которую подобрала Мари-Лу.
— Да, ты права. Не будем об этом думать…
Естественно, что они непрестанно думали об этом не только из жалости к Флоранс, но и потому, что под угрозой оказывался источник их существования.
Предоставленный самому себе, сохранит ли Леон «Монико», а если будет вести дело так, как сейчас, то не будет ли вынужден вскоре закрыть заведение?
Селита подозревала, что Людо с интересом следит за развитием событий и имеет определенные виды на кабаре. Он был разведен, его взрослый сын находился на военной службе. Если бы Селита, к которой он явно проявлял интерес, взялась бы половчее за дело…
Она тут же отбросила эту мысль. И не только из-за ее неуместности в момент, когда вскрывают живот Флоранс, но и потому, что понимала ее неосуществимость.
Обеспеченное и прочное положение не было для нее главной целью. Это стояло где-то на заднем плане. Дело в том, что она не хотела жить без своего мужчины, решила, что таким мужчиной является именно Леон, и не желала от него отказываться.
Один человек понял ее лучше, чем подруги и даже чем Флоранс. И, как ни странно, она с ним никогда по-настоящему не разговаривала и едва была знакома.
Речь идет о графе де Деспьерре, который в последнее время часто посещал «Монико». Он усаживался всегда на одном и том же месте у стойки бара и оттуда следил за всеми со своей неизменной, раздражающей Селиту улыбкой. Она вбила себе в голову, что он приходит ради нее, ибо всегда предлагает ей с ним вместе выпить. Редкие вопросы, которые он задавал, были краткими и точно били в цель. Может быть, его держал в курсе Людо, ибо граф иногда любил поболтать с ним?
Однажды, например, он неожиданно спросил:
— Не умерла еще?
— Вы говорите о хозяйке? — уточнила она с суровым видом.
— Одной на вашем пути станет меньше, не так ли?
