Она возненавидела его, но, несмотря на это, все равно подходила к нему, как только он ей делал знак.
— Как там влюбленные? Еще не дошло дело до драгоценностей?
— Нет, она слишком хитра для этого.
— Однако, как видите, она не рвется занять место у кассы.
— Откуда вы знаете?
— Я ее вижу, как вижу и вас. Для меня этого достаточно.
— Это потому, что вы такой умный, да? Так сказать, высокоразвитый мозг…
— Я в этом не так уж уверен, но я хорошо знаю женщин. А для нее хозяин «Монико — всего лишь трамплин. Он помогает ей сделать первые шаги, которые всегда самые трудные. Она прекрасно понимает, что ей нужно сперва потренироваться и, прежде чем вознестись повыше, создать вокруг себя некий ореол.
Слово «ореол» вызвало у нее улыбку.
— Ну, если хотите, скажем проще — иметь не особо пикантное прошлое, хороший гардероб, несколько драгоценностей, свою постоянную карточку для входа в казино, ну и, конечно, автомобиль…
Селита смотрела на него, широко раскрыв глаза, пораженная точностью его слов, а он продолжал говорить небрежным тоном иллюзиониста, который снизошел до показа простых карточных фокусов.
— В тридцать два года, — он указал на кассу кончиком сигары, — можно хотеть занять это место. Но не в девятнадцать. В девятнадцать это представляется чем-то вроде похорон по первому разряду, потому что еще кажется, что добьешься значительно большего.
Он раздавил свою сигарету в пепельнице с рекламным изображением.
— И она добьется.
Ей было интересно знать, догадывается ли Леон, который хмуро наблюдал за ними из другого конца зала, что речь идет о нем, хотя и косвенно. Не желая показывать графу, что его слова произвели на нее сильное впечатление, Селита предпочла небрежно пробормотать:
— Не знала, что вы еще к тому же умеете предсказывать судьбу.
Но только через два дня она поймет, что он за человек, хоть и испытает от этого глубокое унижение.
Любопытно, что нервозное возбуждение, охватившее ее с момента появления Мадо, сопровождалось возбуждением сексуальным. И она не прогнала Эмиля, когда как-то во второй половине дня он влез с улицы в открытое окно, а соседка была на пляже.
Эмиль имел теперь больше досуга, потому что хозяин перестал регулярно заходить в «Монико» днем и его даже видели иногда рядом с Мадо на пляже «Луксора».
Селита подозревала, что Эмиль, дабы выиграть время, избавлялся от части рекламных проспектов, выбрасывая их в сточную канаву.
И он стал бывать у нее и сообщал разные новости. Он был единственный, кто заходил за поручениями в квартиру в «Луксоре», где застал однажды Леона с газетой в руках в кресле на балконе.
— Он выглядел весьма довольным и вел себя как дома. И даже сказал мне, демонстрируя спальню:
— Смотри, как это изящно.
Милостивое расположение к нему Селиты не волновало больше Эмиля так, как в первый раз, но он горячо выразил свою радость.
— Какая вы замечательная девушка! А какая у вас нежная кожа!
Селите же все чаще хотелось чего-то другого. А почему, собственно, графу, который интересовал и отталкивал ее одновременно, не помочь ей? Мысль заняться с ним любовью, испытывая при этом к нему ненависть, не была ей неприятной.
Ей не раз приходило это в голову, и она говорила себе, что поскольку он общается в «Монико» только с ней, то, очевидно, и сам подумывает о том же.
Однажды вечером, чтобы прощупать почву, она тихо сказала, прижимая, как бы случайно, свою грудь к руке мужчины:
— Вот вы много говорите о женщинах, и вы их, видно, хорошо знаете. Но не складывается впечатления, что вы широко используете свои знания на практике…
Он широко улыбнулся и, как ей показалось, испытал какое-то облегчение.
Сразу же недоброе предчувствие охватило ее.
— Вот именно! — сказал он, прищурившись. — Я бесконечно ценю женщин, они могут быть восхитительными подружками. Всю жизнь я жалею, что нет у меня сестры. Я, например, был бы счастлив, если бы как-нибудь вы согласились выпить со мной чашечку чая на набережной Круазетт.
И видя, что она потрясена своим открытием, он спросил ее:
— А когда вы догадались, что я гомосексуалист?
Он не сказал «педераст», а использовал термин более научный и элегантный.
— Вы, кажется, разочарованы?
— Почему я должна быть разочарована?
— Я мог бы стать для вас превосходным другом, ибо вы существо чрезвычайно сложное, а особенно привлекательно для меня то, что вы просто скопище пороков. У меня был один друг, который…
— Спасибо.
— Да ведь в моих глазах это достоинство, и я вам говорю комплимент.
Он уже почувствовал, что что-то сломалось и очарование, если оно и имело место, улетучилось.
— Прошу меня простить. Я ошибся.
Его последние слова были:
— Очень жаль.
С тех пор он больше не появлялся в «Монико», и Селита предпочитала о нем не вспоминать.
— Как ты думаешь, может, стоит сходить спросить, не закончилась ли операция? — задала вопрос Мари-Лу, которой не терпелось вернуться в свою постель.
Было одиннадцать часов. Уже около двух часов Флоранс находилась на операционном столе. Мадо, должно быть, еще спала, если только не лежала, вытянувшись в своем кресле-качалке на балконе, любуясь разноцветными фигурками купальщиков на пляже и парусами, скользящими по бухте.
Но ни одна из них не знала, что в это время Леон вышел в коридор второго этажа и остановил проходящую медсестру.
— Не скажете, откуда я мог бы позвонить?
— Обратитесь в канцелярию на первом этаже.
Там он робко попросил разрешения позвонить, набрал номер «Луксора», который знал наизусть, и был вынужден говорить в присутствии секретарши.
— Это ты? Да… Нет, еще не кончили. Нет же! Никто не может мне ничего сказать… Дверь закрыта…
Его голос упал почти до шепота, и он добавил:
— До скорой встречи…
Это было сказано так нежно, что он мог добавить слово «дорогая».
— Это вы ждете семнадцатый номер?
— Да.
— Разве вас не предупредили, что операция продлится еще не меньше часа?
Так что, если вам нужно сделать какие покупки…
Он было соблазнился, но взял себя в руки. Проходя мимо входной двери у начала лестницы, он увидел четырех женщин, ожидавших в саду, и, помрачнев, высказал несколько нелестных слов в их адрес, как если бы они пришли специально, чтобы пристыдить его.
Не осмеливаясь курить внутри здания, он собрался выйти покурить в саду, но предпочел отказаться от этого намерения.
Длилось это не совсем час, а всего сорок минут. Четыре женщины устали стоять, у них затекали
