проседью, очень тонкими и наводившими на мысль о парике.
Он посмотрел на свои руки — они были в грязи, — потом перевел взгляд на свою ношу. Мегрэ заметил, что тело увязано в два мешка из-под угля — один закрывает голову и грудь, другой — ноги. Края мешков были грубо сшиты бечевкой.
— Хотите сразу на него посмотреть?
— Кто он? — спросил Мегрэ.
— Понятия не имею. Снимайте пальто и входите, пожалуйста.
Судья обтер руки платком, отворил дверь, повернул еще один выключатель, и они очутились на пороге просторной комнаты, в глубине которой потрескивали дрова в камине.
Вряд ли что-нибудь могло поразить в ту минуту Мегрэ больше, чем эта комната с ее ласковым теплом и гармоничным порядком. Из-за дубовых балок потолок казался слишком низким. К тому же, чтобы войти, надо было спуститься на две ступеньки. Пол был выложен белыми плитками, на которые были брошены два-три коврика. Вдоль белых стен — только шкафы с книгами, тысячи книг.
— Садитесь, комиссар… Помнится, вы любите тепло.
На старинном столе — опять книги. Перед столом два кресла. Разве укладывается в голове, что за дверью, зашитый в два мешка из-под угля, лежит…
— Мне повезло, что случай свел меня с таким человеком, как вы. Кстати, я не вполне понимаю: мне казалось, что вы в Париже…
— Я получил назначение в Люсон.
— Тем лучше для меня. Мне, разумеется, было бы трудно все объяснить обычному полицейскому. Не возражаете?
Он достал из ренессансного сундучка серебряный поднос и, хрустальный графин со стаканами; в хорошо продуманном освещении они заиграли восхитительными отблесками, создавая атмосферу изящества и уюта.
— Прошу вас, стаканчик арманьяка. В сущности… Я вот о чем подумал: как этот гнусный одноглазый таможенник оказался замешан в…
Именно в этот миг Мегрэ вдруг ясно оценил ситуацию. Комиссар буквально увидел, как он сидит, удобно устроившись в кресле, вытянув ноги к огню и грея арманьяк в ладонях. Его осенило: говорит-то и задает вопросы не он, а этот проницательный и спокойный человечек, несколько минут назад тащивший труп к морю.
— Прошу извинить, господин Форлакруа, но мне кажется уместным спросить вас кое о чем.
Судья повернулся к комиссару; в его синих как незабудки глазах читались удивление и укор. Он, казалось, говорил: «Ну зачем? Не думал, что вы такой. Что ж, как хотите».
Но он промолчал, лишь вежливо наклонил голову, чтобы лучше слышать. Это был свойственный ему жест, означавший, что он немного туг на ухо.
— Вы только что заявили, что не знаете… этого человека.
Господи, как трудно! До чего щекотливыми становятся обычные вещи, когда ты погружен в такое блаженство!
— Уверяю вас, я его в глаза не видел.
— Тогда почему…
Он должен это сказать! Смелее! Мегрэ на секунду прикрыл глаза, будто глотал горькое лекарство.
— Почему вы его убили?
Он открыл глаза и вновь увидел на лице судьи то же удивленное и укоризненное выражение.
— Но я не убивал его, комиссар! Что вы! Зачем я стану убивать субъекта, которого не знаю и никогда в жизни не видел? Я понимаю, что это трудно себе представить, но не сомневаюсь, что вы-то мне поверите.
Самое интересное, что Мегрэ уже ему поверил! Он поддался чарам этого молчаливого дома, где слышался лишь треск поленьев да иногда шум моря вдали.
— Если позволите, я расскажу, как разворачивались события. Еще капельку арманьяка? Мой старый друг, который долго пробыл прокурором в Версале, прислал мне его из своего замка в Жере.
— Вы тоже ведь жили в Версале, не правда ли?
— Почти всю жизнь. Прелестный городок. В людях там, по-моему, до сих пор чувствуется эпоха Людовика XIV: трудно найти где-либо столь учтивое общество в прежнем понимании этого слова. У нас сложилась небольшая группа, которая… — он махнул рукой, словно стараясь отогнать бесполезные воспоминания. — Не важно… Это было… Да, это было во вторник.
— Во вторник, десятого, — уточнил Мегрэ. — К вам приезжали друзья, если не ошибаюсь. — Судья слегка улыбнулся.
— Вижу, вас уже поставили в известность. Верно, вы же только что виделись с Юло. И само собой разумеется, с Дидиной. Она лучше меня знает, что происходит в моем доме.
Мегрэ пришла в голову неожиданная мысль. Он огляделся вокруг с таким выражением, словно в этом доме чего-то недоставало.
— У вас нет прислуги? — удивленно спросил он.
— Такой, что жила бы здесь, нет. Старушка с дочерью из Эгюийона приезжают каждое утро и уезжают после обеда. Так вот — во вторник меня навестили друзья, как каждые две недели. Доктор Бренеоль, живущий в километре отсюда, его жена и Франсуаза.
— Франсуаза — это дочь госпожи Бренеоль?
— Совершенно верно. От первого брака. Но это не имеет значения, разве что для Бренеоля. — Легкая улыбка вновь тронула его губы.
— Марсаки, которые живут в Сен-Мишель-ан-л'Эрмитаж, приехали чуть позже. Составилась партия в бридж.
— Ваша дочь была с вами?
Секундное колебание, нерешительность. Взгляд судьи стал чуть серьезнее.
— Нет, она была в постели.
— А сегодня вечером?
— В постели.
— Она ничего не слышала?
— Ничего. Я старался шуметь как можно меньше. Итак, во вторник мы разошлись около полуночи.
— А потом к вам пришел еще один человек, — произнес Мегрэ, поворачиваясь к огню. — Ваш сын.
— Да, Альбер. Он пробыл лишь несколько минут.
— Ваш сын живет не с вами?
— Он живет около мэрии. Мы с ним не сходимся во вкусах. Мой сын — сборщик мидий. Вы, наверное, знаете, что тут у нас почти все этим занимаются.
— Не будет ли бестактностью спросить, почему сын пришел к вам посреди ночи?
Судья поставил стакан, помолчал минуту и наконец выдавил:
— Будет. — Воцарилась тишина.
— Ваш сын поднялся на второй этаж?
— Он был там, когда я его увидел.
— Он, конечно, зашел к сестре поздороваться?
— Нет… Он ее не видел.
— Откуда вы знаете?
— Лучше уж я скажу сам, чем вы узнаете это от других: на ночь я всегда запираю дочь у нее в комнате. Считайте, что она — лунатичка.
— Зачем ваш сын поднялся наверх?
— Чтобы подождать меня — я ведь был внизу с друзьями. Он сидел на последней ступеньке лестницы. Мы немного поговорили.
— На лестнице?
Судья кивнул. Не начала ли в их разговоре проскальзывать фальшь? Мегрэ одним глотком допил
