она по неопытности может попытаться придать им то важное значение, которого в них нет. Сестра Мари- Анжелика взяла на себя ужасную ответственность. Вы тоже, выслушав ее, и я молю Бога, чтобы он внушил вам осторожность и мудрость.
Шуршание в коридоре.
– Войдите, сестра. Я разрешаю вам повторить месье Мегрэ то, что вы рассказали мне.
– Вы можете остаться, – вдруг решительно проговорил комиссар.
Сестра Мари-Анжелика, покраснев, смотрела то на одну, то на другого.
– Девушка была в коме… – пробормотала она. – Но один раз, во время моего дежурства, она вдруг ожила и даже попыталась сесть. Потом вцепилась мне в руку и закричала: «Скажите!..» – Тут рассказчица прервалась, как бы ожидая одобрения со стороны настоятельницы.
Мегрэ же сохранял на лице брюзгливое выражение.
«…Его арестовали? Не нужно его арестовывать. Слышите? Я не хочу. Не хочу».
Она опять смолкла, но Мегрэ догадывался, что не сказано самого главного, и настоятельница это подтвердила. Именно она сказала:
– Продолжайте, сестра. Вы знаете, что я записала все слова, которые вы мне пересказали, и передам эту запись комиссару, если он того пожелает.
– Она еще сказала, – продолжала Мари-Анжелика: – «Не нужно ей верить… Она – чудовище…»
– И это все?
– Да, все, что я смогла понять в тот момент. Но было кое-что еще, в чем я не совсем уверена…
То, что монахиня не все выложила, Мегрэ догадался по вопрошающему взгляду, который она бросила на настоятельницу.
– Значит, вы слышали и другие слова?
– Да. Но в них не было никакого смысла. Она говорила о каком-то серебряном ноже…
– Вы уверены в этих двух словах?
– В общем-то, да, потому что она произносила их много раз. Она даже сказала: «Я до него дотронулась…»
И тут же сильно задрожала.
– Это все?
Спокойно, но твердо и решительно настоятельница приказала:
– Вы можете идти, сестра.
Мегрэ нахмурился, собираясь запротестовать, но она, так же спокойно, подала ему знак замолчать. Сама закрыла дверь за ушедшей.
– Остальное не представляет никакого интереса, я предпочла сама вам это сказать. Я могу взять на себя ответственность за одну из моих самых молодых сестер.
Ей было бы слишком трудно произнести кое-что в присутствии мужчины. Не знаю, приходилось ли вам когда-либо бодрствовать у постели бредящего больного…
И это она спрашивала у Мегрэ, тридцать лет проработавшего в полиции!
– Я только хотела обратить ваше внимание на то, что у больных иногда происходит полное изменение личности. Врач бы вам это объяснил лучше меня. Так вот, эта девушка произносила в бреду неоднократно бранные слова, которые позвольте мне вам не повторять.
– Сестра Мари-Анжелика их вам назвала?
– Исповедовать – моя обязанность.
– Полагаю, что эти слова относятся к области секса?
– Большинство. Добавлю, что речь идет о грубых ругательствах, которые не фигурируют в словарях.
Он несколько заколебался, но потом опустил голову.
– Благодарю вас, – пробормотал он.
И, как бы прощая его предыдущее поведение, настоятельница совсем другим тоном проговорила:
– Полагаю, что теперь вы захотите повидаться с нашей дорогой пациенткой, которая, как мне сообщили, расстроилась, не дождавшись вашего звонка по телефону. Представьте, она вставала и хотела ответить на ваш звонок лично.
– Благодарю вас, – повторил он уже снова в длинном коридоре, по которому она его провожала.
Обитая гвоздиками дверь открылась и закрылась за ним. Он снова очутился в клинике, которая по сравнению с монастырем показалась теперь ему какой-то обыкновенной и даже шумной.
На лестничной площадке на этот раз его ожидала не Мари-Анжелика, а сестра Альдегонда.
Мадам Мегрэ посмотрела на мужа с легким беспокойством, не осмеливаясь сразу приступить к расспросам.
– Прошу простить меня, – начал он. – Я был очень занят сегодня утром.
– Я знаю.
