гарцевать!
Якуб Калас долго звонил, пока наконец двери не отворились.
На пороге стоял не доктор Карницкий.
И не его сын Збышек.
Но и не посторонний человек. Или из милиции.
В дверях стояла Алиса Селецкая. Элегантная молодая женщина, вся в черном.
Якуб Калас не обратил внимания на ее наряд. Для молодой женщины, известной своей экстравагантностью, любые перемены в одежде естественны. Отчего бы ей не быть в черном? Может, она куда-то собралась? Чувства старшины были притуплены усталостью и разочарованием. Не озадачило его и то, что он застал Алису в квартире Карницкого.
– Я пришел навестить пана доктора, – сказал он.
– Пожалуйста. – Женщина проводила его в квартиру, предложила кресло, потом сообщила: – Пана доктора нет.
– Я искал его в городе, – добавил Якуб Калас.
– Напрасно искали, – сухо бросила Алиса. – Доктора Карницкого нет.
– Нет? Как это? – Якуб вскочил с кресла.
– Послезавтра его будут хоронить, – холодно произнесла Алиса Селецкая.
Якуб Калас побледнел, уставился на женщину неверящим взглядом.
– Это невозможно. Я к чему угодно привык, но такие шутки…
– Я не шучу, пан Калас! – отрезала она. – Шутить со столь серьезными вещами не в моих правилах.
– Объясните мне хотя бы, что случилось. Алиса Селецкая горько усмехнулась:
– Ничего по вашей части, пан Калас. Врач констатировал самоубийство.
– Самоубийство? Доктор Карницкий покончил с собой?
– Повесился. В ванной на галстуке…
– Но почему? Не понимаю, почему?
– Не вы один, пан Калас, не понимаете, хотя именно вы могли бы понять.
– Если позволите, я присяду.
Известие поразило Каласа больше, чем можно было ожидать. Он вдруг почувствовал дурноту, слабость, пришлось-таки сесть. Якуб пытался дышать глубже, но не мог преодолеть ощущения, что легкие ему отказывают. Точно сама смерть взяла его за горло, стискивала его шею своей костлявой рукой и душила.
– А я считал, что дело Крча доведено до конца, – едва слышно прошептал он.
– Что вы такое говорите?! – крикнула Алиса Селецкая. – При чем тут Крч? Вы просто маньяк! Господи, даже сейчас! Когда же вы оставите нас в покое!
– Но ведь ясно, – сказал Калас, – доктор лишил себя жизни из-за сына.
– Бросьте! Как вам только могла прийти в голову такая бессмыслица!
– Боюсь, уважаемая, что я никогда не был так близок к истине, как теперь, – тихо продолжал Якуб. – Пан Збышек стал соучастником махинаций Лакатоша, и доктора это сгубило. Старик возлагал на сына столько надежд, уж я-то знаю, знаю… а Збышек обманул его ожидания, запятнал свою честь… Продал себя!
– Пан Калас! Доктор Карницкий умер, и я не хочу, понимаете, не позволю, чтобы вы впутывали и его черт знает во что!
– Простите, я понимаю вашу скорбь, – возразил Якуб Калас, – понимаю и то, что вы не хотите меня видеть. Но поверьте, я пришел не для того, чтобы причинять вам неприятности, я пришел к доктору, как приятель. Мы годами с ним встречались и хорошо понимали друг друга. Его смерть… К сожалению, его смерть убедила меня, что он страдал, что преступления, вскрытые здесь, потрясли его, и очень глубоко потрясли. В этом мы уже ничего не изменим. Ни вы, ни я. Я бы тоже не перенес, если бы узнал, что мой сын впутался в такую грязную историю.
– В какую грязную историю? О чем вы говорите?
– Вряд ли мне нужно вам объяснять, какие связи были у Збышека, каковы были его отношения с Игором Лакатошем. Но скажу одно: врач не имеет права злоупотреблять своим положением. Болеутоляющие, наркотические и психотропные средства предназначены для больных, а не для того, чтобы ими пользовались в целях личного обогащения.
– Ну и информация у вас! Сколько всего вы знаете! – нервно воскликнула Алиса Селецкая. – Представляю себе, как вы намучились, пока запомнили все эти мудреные слова!
– У Лакатошей творились безобразия, а старый адвокат был человек тонкий. Не ангел, но благородства в нем хватало.
Алиса Селецкая встала у окна, пальцами вцепилась в занавеску, посмотрела на улицу – видно было, что хочет успокоиться, – потом резко обернулась к Каласу и заговорила:
– Мы с вами не понимаем друг друга, пан Калас! В прошлый раз повздорили и теперь снова цапаемся. Жаль, что вы так слепы, так безнадежно невосприимчивы. У вас странные взгляды на самые обыденные вещи. На вас тяжким бременем лежит отпечаток вашей профессии. Крч умер, пусть не своей смертью, вам удалось доказать, что его ударили. Будь моя воля, я бы спросила: а где вещественные доказательства? Но я
