на это сейчас. Худшее, что случится, она ответит „нет'. Но, по крайней мере, она будет знать, что кто-то любит ее. Она имеет право это узнать. А может, ей это необходимо».
Элизабет вошла, неся на подносе чай. Джо поторопился взять поднос у нее из рук и поставить на стол возле дивана. Она принесла две чашки. Джо улыбнулся. «Сделай это непринужденно, – подумал он. – Не взваливай на нее новые тяготы». Они сели рядом, и она принялась разливать чай. Джо откашлялся.
– Ты помнишь медвежонка? – спросил он. Элизабет улыбнулась:
– Конечно. Он еще хранится у меня. Я разбирала старые игрушки, чтобы найти что-нибудь для Мэна, и наткнулась на мишку. Мех поистерся, но набивка сохранилась. Я ни за что с ним не расстанусь, даже внуку не отдам. Забавно, что ты еще помнишь, Джо. Это было так давно.
Джо кивнул:
– Да, давно. Ты была тогда совсем крошка. У тебя были молочные зубы, и тебя очень позабавило, когда один из них выпал. – Он набрал побольше воздуха. – Много с тех пор воды утекло, но те времена я вспоминаю как лучшие в своей жизни. Наверное, в набивке этого медвежонка осталось мое сердце. И я никогда не получу его обратно.
Вокруг глаз Джо собрались морщинки, однако беззащитно открытые ладони и чуть ссутуленные плечи свидетельствовали о том, что смех притворен.
Элизабет удивилась:
– Я никогда не знала… Не знаю, что и ответить. Джо нетерпеливо тряхнул головой:
– Не надо ничего говорить. Сначала послушай. Я хотел на тебе жениться, когда ты станешь достаточно взрослой. Вот почему мы с Пинкни рассорились. Он сказал мне, что я тебе не пара. И я поверил в это. Но Пинкни был не прав. Когда я увидел тебя опять и понял, до чего тебя довел этот хорек Лукас, мне захотелось убить его. Но твой муж был уже мертв. Я всегда заботился о тебе, Лиззи. И ты меня любила. Возможно, как брата, но для начала этого достаточно. Мне от тебя ничего не надо взамен.
Элизабет почувствовала ком в горле, слезы защипали ей глаза. Она положила ладонь на руку Джо. Он говорил все это, глядя на свои колени. Это было не гладкое, изысканное признание в любви, но раскрытие души. Ощутив прикосновение ее руки, Джо поднял глаза. В глазах его была боль.
– Ты так настрадалась за свою жизнь, малышка. Давно забытое ласкательное имя вызвало в памяти Элизабет калейдоскоп воспоминаний. Сила Джо, его мягкость, его интуитивное понимание. Да, она любила его, и она все еще любит его. Она взглянула на округлое брюшко, которое натягивало пуговицы его жилета, и на лысину под тщательно зачесанными волосами, и сердце ее наполнилось теплом.
Что она может ответить, чтобы не причинить ему боль? Как объяснить, что любовь, которую она к нему испытывает, – это не любовь женщины к мужчине, но годами питаемая благодарность за его ласку. Элизабет с трудом подбирала слова.
– Не говори мне сейчас ничего, – сказал Джо, – я не хочу ничем тебя обременять. Ясно, что я не подарок. Я толстый, старый и так и остался белым отребьем, несмотря на дорогой костюм и маникюр. Все это так, малышка. Я понимаю. Я должен признать, что все это так. Я сознавал это все двадцать лет. Но я хочу, чтобы ты была счастлива, детка. Не грусти из-за меня.
Но Элизабет не было грустно. Напротив, она была сердита. Сердита на себя за то, что ничего не может ему дать, на весь мир за то, что в нем существует любовь без взаимности, и даже на Джо – за то, что он столь невысокого мнения о себе.
– Послушайте меня, Джо Симмонс. Вы не имеете никакого права говорить так о себе. Ни передо мной, ни перед кем другим. Если кто-либо так отзовется о тебе, я выцарапаю ему глаза. Я не желаю слышать подобных глупостей, понятно? Ты лучший из всех, кого создал Бог, самый добрый, самый незлопамятный, самый умный…
И вдруг ей сделалось грустно. Почти без причины она вдруг почувствовала себя слабой, она почувствовала потребность в чем-то незнакомом, не поддающемся определению и навсегда утраченном для нее. Губы ее шевельнулись, но она не могла говорить. Желание заплакать оказалось непреодолимым, и она со слезами бросилась на грудь Джо – выплакать все, что пережила. Он обнял ее, покачивая, как ребенка.
Когда Элизабет выплакалась до опустошения, Джо дал ей носовой платок:
– Не хлюпай носом, лучше высморкайся.
– Ты говоришь, как тетя Джулия.
– Не заговаривай меня, мисси. Сморкайся. Элизабет подчинилась.
– Точь-в-точь тетя Джулия, – сказала она рассмеявшись. Голос ее дрожал.
Он держал ее так, что голова Элизабет опиралась о его предплечье.
– Я преклоняюсь перед этой дамой, – сказал он, – но она выщипала из меня всю набивку.
– Не успокаивай меня, Джо. Хватит воспоминаний. Ты оказал мне великую честь. Я этого не забуду, и ты тоже.
– Лучше забудь.
– Нет, не могу. И не хочу. Признание в любви – сокровище, которым женщина может гордиться всю свою жизнь… Я не из-за того плакала. Кажется, все тяжелое вышло наружу. Никогда я не плакала так… Только с тобой это можно. Я доверяла тебе всю жизнь. Как никому другому.
Он ласково вытер слезу с ее щеки:
– И я буду ценить это по гроб жизни. Доверие – великая честь.
– Не знаю, что на меня нашло. Как весенний поток. Я не могла прекратить плакать, а теперь не могу не говорить. Я хочу сказать тебе нечто страшно тяготящее меня, Джо. Ты выслушаешь меня? – Она не ждала ответа. В этом не было необходимости, – Джо… Джо, я убила своего мужа. Ударила его кочергой по голове. Мне снится это снова и снова. И снова и снова мне хочется это сделать…
Он крепко прижал ее к своей груди. Элизабет высвободилась:
