Во вторник появились спекулянты. Они стучались в дверь, а если хозяев не было дома, оставляли записку. С улицы доносились их громкие крики. Они обещали позаботиться о вдовах, сиротах, раненых. Предлагали хозяевам продать дом за сто, двести, пятьсот долларов. Тогда вас освободят от налогов, заявляли они, как не имеющих собственности.
– Стервятники! – фыркнула Джулия. – Умеют выбрать жертву. Они чувствуют слабых, таких, как Сусанна Эдисон, вдова с тремя детьми. Вот увидите, к нам они не осмелятся заглянуть. Я приняла надежные меры против их кошачьего концерта.
– Мы заслужили это, Джулия. Бог наказывает нас за грехи и суетность.
– Не говори чепухи, Мэри. Не то я стукну тебя. Взглянув на сердитое лицо сестры, Мэри вернулась к чтению Книги Иова. Она уже отметила несколько мест, о которых хотела поговорить с доктором Эдвардсом.
Джулия пошла разыскивать Пинкни. Может быть, драгуны примут какие-то меры и обуздают крикунов?
Драгуны ничего не могли поделать против крикливых спекулянтов. Но горожане вынуждены были что-то предпринять. В течение месяца повсюду в городе проходили встречи и совещания. Тех, кто был испуган и растерялся, утешали друзья, обладавшие большей сообразительностью и твердостью духа. Юристы изучали акты, завещания, дарственные. Женщины откладывали вещи, которые можно продать. Люди молились друг за друга – вместе и поодиночке. Нежданная солидарность, высказанная в словах, приносила утешение и надежду на будущее.
Многие избежали краха, отдавая свои наследственные драгоценности Пинкни. Оказавшись в роли посредника, он испытывал горечь, гнев и отчаяние. Но продолжал исполнять отвратительные ему обязанности, относя свертки с драгоценностями Джо и с болью передавая владельцам тоненькие пачки денег. Он мог еще смириться с тем, что дельцы обманывают его друзей, ведь он не был знаком с покупателями, а безликое зло переносится легче. Но его доводила до отчаяния благодарность тех, кто отдавал в его руки свое состояние. Все, что он мог для них сделать, – постараться, чтобы их обманули как можно меньше. Сердце Пинкни готово было разорваться от стоической любезности чарлстонских дам, которые благодарили его так, будто он дарил им драгоценности, а не отбирал их.
Несмотря на горестные события, Пинкни не прекращал свои ежедневные визиты к Лавинии. Девушка весело болтала о достижениях маленького Эндрю, о ближайшем «голодном» вечере, о блестящей идее Люси перешить свое платье для Лавинии, сплетничала об общих друзьях и их успехах в сердечных делах. Ее злила рассеянность Пинкни. Весь день она прихорашивается, чтобы ему понравиться, и думает о том, как развлечь его. Когда наконец он извинялся, уходя к Эндрю, Лавиния, хотя и сердилась, испытывала облегчение.
Быть помолвленной не так легко, как казалось. И все же она могла считать себя счастливицей. У многих окружающих ее девушек был теперь усталый, покорный взгляд. Они уже примирились с тем, что никогда не выйдут замуж, – не хватало женихов, считая даже тех, кого искалечила война. А насчет Майкла Джонсона она не ошибалась. Он сделал предложение Саре Лесли. Пинкни оставался единственным, на кого она могла рассчитывать. Придется уж потерпеть. Пусть Эндрю возится с его меланхолией. Ей нет до этого дела.
В отличие от Лавинии, Эндрю был молчалив. Мужчины пили, пока не пустел графин или пока Эндрю не засыпал. А засыпал он обычно прежде, чем кончалось виски. И Пинкни отправлялся домой, чтобы лечь в постель и долгие часы, глядя во тьму, мучиться от бессонницы.
Но к счастью, декабрь миновал. Еще немного – и Пинкни не выдержал бы. Однако с уплатой налогов было покончено. Прекратились выселения, и оставшиеся без крова пристроились у родственников. Чарлстон пережил и это потрясение, как до того он восставал из пепла пожарищ, из-под обломков после урагана, после опустошительных эпидемий, осады индейцев или испанцев в былые времена и англичан – дважды за сорок лет. Первого декабря «голодный» вечер был многолюдней, чем обычно. Танцевали до наступления ночи, презрев и комендантский час, и учредившее его правительство.
Чарлстонцы были унижены, но солидарность их оказалась несокрушимой.
– Я рада, что ты снова стал похож на себя, Пинкни, – сказала Лавиния. – Наконец-то завершилась оплата этих ужасных налогов. Сейчас только и разговоров, что о Рождестве. Мы замечательно повеселимся.
Джо Симмонс рассматривал лежащий у него на ладони оранжевый шар. Он не знал, что это такое, и не понимал, почему Пинкни устроил такой переполох, когда он вытащил его из подвешенного чулка. Он не вполне понимал, зачем вообще в каминную полку вбиваются гвозди и подвешиваются изъеденные молью старые чулки. Тот, что дали ему, был самый целый. Но Джо ни о чем не расспрашивал. Он только присматривался и пытался до всего докопаться сам. Когда, позавтракав, домочадцы вошли в кабинет и набросились на набитые чем-то чулки, Джо понял, что так они празднуют Рождество. В честь Рождества они посещали церковь вчера вечером и опять отправятся туда сегодня перед обедом. Но никто не требует, чтобы он шел туда. Даже мать Пинкни, хотя она куда как набожна.
– Что это? – Голосок Лиззи дрожал. Она тоже держала таинственное сокровище. – Как пахнет! Это лекарство?
– Глупая! – презрительно изрек Стюарт. – Это апельсин. В чулки всегда кладут апельсины.
Лиззи закусила губу.
– Джентльмены не разговаривают так с дамами, – заметила Джулия.
Мэри обняла девочку.
– Бедное дитя! – простонала она. – Она уже забыла.
Лиззи съежилась в объятиях матери. Пинкни мягко отстранил Мэри.
– Дай-ка я покажу ей, – сказал он. – У нас всегда было это угощение на Рождество, Лиззи. Но Санта- Клаус не мог прорваться через блокаду.
Он умолк, раздумывая, как объяснить появление других подарков во время войны.
– Я знаю, что никакого Санта-Клауса нет, – мрачно сказала Лиззи. – Мне Стюарт сказал.
Стюарт поспешил укрыться от сердитых взглядов старшего брата и матери.
Пинкни снова взглянул на Лиззи:
