Человек висел высоко над потрескавшимся асфальтом, в самом центре паутинного кокона, достать его не было никакой возможности.
Пригоршня сказал:
— Не добраться нам до него никак.
— И не надо, — ответил я. — Пусть висит. Ты ж на крышу хотел?
— Ага, вон тем путем…
Вдоль стены корпуса до самой крыши тянулась железная лестница. Я покачал головой.
— Она простреливается со всех сторон.
— Да кому тут по нам стрелять?
Я глянул на него, и Никита почесал шрам на лбу.
— Ну ладно, ладно. Тогда вон видишь трубу?
Метрах в десяти над асфальтом от вершины кирпичной башенки к цеху шла труба-коридор с узкими окошками. Напарник стал пояснять:
— В башне была мастерская, ну и еще начальники бригад там сидели скорее всего. А на верхних этажах — раздевалки. Коридорчик этот — чтоб работягам не надо было спускаться, и они могли сразу в цех пройти и с энтузиазмом за работу взяться. Так вот, давай в башню, по коридору тому — и в цех.
— Зачем нам в цех?
— Затем, что там наверняка несколько лестниц на крышу ведут. Такие, которые не простреливаются.
— Кто его знает, что в том цеху, — неуверенно возразил я.
— Химик, вечер уже! — повысил он голос. — Надо подняться и оглядеть окрестности, прежде чем на ночлег устраиваться, а ты тормозишь.
— Потому что мы на незнакомой территории. А к башне этой воздушная паутина прицепилась, да еще и странная какая-то…
— Паутина снаружи, а мы внутри пойдем. Не боись, нормально там поднимемся. Идем, короче.
Я беспокойно озирался. Вокруг все неподвижно, тишина, лишь жертва огромной слезы мрака, повисшей в хитросплетениях паутины, однообразно двигает ногами, хрустят протянувшиеся от них нити. Интересно, что видят глаза этого несчастного!? Если вообще видят что-нибудь…
Мы подошли к башне. Никита опустился на одно колено сбоку от двери, вдохнул и резко повернулся, выставив в проем ствол. Я пригнулся с другой стороны, вытянув руку с пистолетом.
— Никого, — тихо сказал он.
Взгляду открылся полутемный предбанник. Слева — дверь с покосившейся латунной табличкой «КОМНАТА БРИГАДИРОВ», впереди лестница, справа проем. За ним виднелось помещение, где стояли станки. Один из них работал.
— Это мастерская там, — сказал Никита, — Слышишь, гудит?
Входить не хотелось, но все же мы прокрались к дверям мастерской. Станки стояли двумя рядами, все неподвижны, кроме одного, в котором крутилось, повизгивая, длинное сверло. Оно будто наматывало на себя воздух, закручивая в мастерской большой ленивый смерч. Сунувшись внутрь, я ощутил постоянный ровный сквозняк, некоторое время прислушивался к внутренним ощущениям, затем попятился вместе с Никитой. Черт его знает, что означают этот сквозняк и этот станок, который, кажется, даже ни к чему не подключен. Может, ничего опасного, а может, и наоборот.
Медленно водя стволом автомата из стороны в сторону, напарник добрался до лестничной клетки, подался вперед, заглядывая.
— Нормально, Андрюха. Идем.
Я нагнал его, мы стали подниматься по ступеням. Миновали второй этаж с раздевалками — и посреди третьего лестничного пролета Никита ахнул.
Он вскинул автомат и начал стрелять, присев на корточки, да так резко, что не удержался и упал на спину. Очередь, прочертив полосу по потолку над верхней лестничной площадкой, смолкла. Я к тому времени уже лежал на боку под перилами, вытянув кверху руку с пистолетом. Но не стрелял — пялился во все глава на черную мягкую сферу под потолком и на торчащего из нее человека, который тянул к нам руки, извивался, раззевая рот, вращал безумными глазами, полными боли и ужаса, беззвучно стонал, умоляя спасти…
Никита наконец сообразил, что рожок опустел, судорожным движением выщелкнул его, что-то мыча, сунул руку под куртку, рванул, с мясом вырвав какой-то ремешок, наконец достал другой магазин.
— Тихо, тихо! — Я поднялся на колени, продолжая целиться вверх. — Эй, напарник, расслабься и получай удовольствие. Не стреляй, говорю! — Подавшись к нему, я дал ему подзатыльник. Голова мотнулась, подбородок Никиты ткнулся в грудь, он сглотнул и наконец более-менее пришел в себя. Со свистом выдохнув воздух, уселся по-турецки, не опуская автомата, уставился на жуткую картину.
Голову, руки и торс мужчины облепила мутно-прозрачная пленка, похожая на крепко сросшиеся нити воздушной паутины. Изумрудная, поблескивающая, цветом она напоминала брюшко навозной мухи. Человек до сих пор дышал, казалось, что он видит нас, что именно из-за нашего появления он стал дергаться, тянуть руки и разевать рот в немом крике. Жертва черного шара содрогалась так, будто испытывала немилосердную боль и ужас, но при этом не издавала ни единого звука.
— Тот же самый! — прошептал Никита. — Тот, ноги которого мы снаружи видели… Его слезы по пространству размазали.
Поднявшись, я сделал осторожный шаг, потом еще один. Мужчина задергался сильнее. Отсюда виднелся проем коридора, соединяющего башенку с цехом, — до него осталось с десяток ступеней, не больше, но чтобы попасть туда, надо пройти под черной сферой на потолке и торчащим из нее получеловеком. Я прикинул расстояние… до меня он не дотянется, а вот по макушке напарника может мазнуть пальцами.
— Пригнешься? — спросил я, делая еще один шаг.
— Я-то пригнусь… Но надо ж ему помочь как-то.
— Как?
Мы почти достигли верхней площадки и уже видели весь коридор, который заканчивался полутемным проемом в стене цеха. Мужчина извивался, бился в припадке. Еще шаг — и он изогнулся, мучительно скривив рот, затянутый изумрудной пленкой. Язык бился о тонкую преграду, безуспешно пытаясь прорвать ее.
И Никита не выдержал, решил прекратить мучения бедняги. Я не успел ничего сделать — вскинув автомат, он дал короткую очередь.
Пробив пленку и лицо под ней, очередь поднялась выше, раздробив челюсть, пули впились в шею. Мужчина замер, руки повисли; Никита перестал стрелять. От мертвеца к бетону протянулся длинный красный сгусток — вроде и кровь, но густая, как машинное масло. Нижний конец коснулся пола.
— Не надо было… — начал я, и тут черная сфера раздалась вширь, будто вздохнула, втянув в себя человеческий торс. Он исчез из виду, а шар лопнул, разбрызгав темные капли. Пахнуло озоном. Раздался громкий хлюп, словно полный воды целлофановый пакет с высоты упал на асфальт. Or того места, где раньше висела сфера, вниз устремился клокочущий поток темноты.
Густой пенящийся мрак пролился сквозь башню. Сопровождаемый волной озона, я рванулся вниз одновременно с Пригоршней, а вокруг все плыло и качалось. Мрак разъедал материю, как серная кислота органику. Ступени прогибались, перила изогнулись змеями, потолок просел. Ручьи извергнувшейся из сферы темноты клокотали вокруг нас.
Я прыгнул к двери. Вылетев наружу, споткнулся и покатился по асфальту. Кирпичная башня оплывала, будто кубик сливочного масла на сковородке. Висячий коридор сломался, половина его торчала из стены цеха, вторая упала на башню и смешалась, срослась с нею. Кирпичи меняли форму, кладка текла. Окна изгибались, словно рты призраков в немом крике.
— Никита! — Я вскочил, увидев, что входная дверь превратилась в извилистую щель. Бросился к ней, не зная, как помочь напарнику, но тут он вырвался из прорехи, врезался в меня и опрокинул на асфальт.
Мы отползли подальше и сели, ошарашенно глядя на башню. Она кренилась, по стенам сползали
