“Я выставила эту ведьму”.
Маргарита довольно долго выждала, прежде чем поднять на него глаза и убедиться, что он удовлетворен; потом, словно в эти две недели и впрямь ничего не произошло, снова принялась вязать, шевеля губами.
Работы начались только весной. Сперва несколько дней перед пустыми домами стояли машины и сновали взад-вперед посторонние люди. Иногда среди них попадались рабочие. Маргарита вся извелась и каждые полчаса подходила к окну посмотреть.
Однажды утром, когда они друг за другом отправились по магазинам, оказалось, что улица Санте оцеплена полицией. Буэну сперва пришло в голову, что сбежал какой-нибудь заключенный, но, когда он следом за женой подошел поближе, так, что их с Маргаритой разделяло метров десять, не больше, он все понял. В переулок пытались загнать громадный подъемный кран, толпа набежала поглазеть на это зрелище. Гусеничный трактор двигался вперед, останавливался, давал задний ход, снова осторожно трогался с места и так же осторожно отползал, а вокруг хлопотала целая бригада.
Маргарита проследовала мимо, не удостоив все это взглядом. Ее покупки Буэн обнаружил брошенными в кухне на столе. Поднявшись по лестнице, он заметил, что она заперлась в спальне; оттуда слышался плач.
Целый день прошел, пока подъемный кран дополз до их дома, чуть не опрокинув бронзового амура.
Начались мучительные дни. Назавтра грузовик привез к месту работ колоссальный чугунный шар.
Этот цирк затянулся на два месяца. Первый удар был нанесен в понедельник. В следующие дни рабочие, сущие акробаты, балансируя на крышах, а потом на перекрытиях и балках, швыряли в тупик охапки черепицы, которая с громыханием разбивалась.
Буэну хотелось сказать: “Не подходи к окну!”
От каждого грохота она вздрагивала и по двадцать раз на дню прижимала руку к груди, словно сердечница. Когда шар поднялся в воздух, оба они смотрели из окон спальни. Внизу стоял мужчина в кожаной куртке, со свистком во рту. Вход в переулок был перекрыт красно-белым ограждением. Шар начал раскачиваться в пустоте, наподобие маятника, описывая с каждым разом все более длинную дугу. На взлете он уже почти доставал до стен. Размах нарастал медленно. Наконец шар ударил в первый раз, и дом, носивший номер восемь, сверху донизу прочертила трещина.
Эмиль был почти уверен, что Маргарита вскрикнула, но стоял такой шум, что он мог и ослышаться.
Шар возвращался и снова бил, наконец стена обвалилась, окруженная облаком пыли; в пустоте торчала труба, она держалась на уцелевшем куске комнаты, оклеенной желтыми в полоску обоями.
Потом день за днем вывозили строительный мусор. Одни грузовики сменялись другими. Возвращаясь с покупками, Маргарита и Буэн вынуждены были по очереди объяснять, кто они такие: пропускали только обитателей тупика. К счастью, в пять часов все затихало; работы возобновлялись в семь утра. Два-три дня в воздухе еще висели полы. Лестницы вели в никуда.
А люди по-прежнему занимались эквилибристикой, их фигурки вырисовывались на фоне неба. Дома рушились один за другим, на их месте оставались провалы, похожие на гнилые зубы; от этого зрелища по спине у Маргариты пробегал озноб.
Несколько раз за эти дни Буэн порывался с ней заговорить, сказать что-нибудь успокаивающее. Но он знал: поздно, возврата к прошлому нет.
Бывало, она не спала ночью, и тогда с утра в ней пробуждалась враждебность. Однажды он торопился не пропустить начало работ в доме напротив — мало-помалу он увлекся наблюдениями — и не принял душ. Позже, уже днем, он нашел на рояле записку: “Советую тебе помыться, от тебя плохо пахнет”.
Нет, им нельзя разоружаться. Это вошло в их жизнь. Писать друг другу язвительные записки стало для них так же естественно и необходимо, как для других обмениваться любезностями или поцелуями. Буэн был уверен, что ненавидит ее — даже когда испытывал к ней жалость. Но он не сердился на нее за то, что она хитростью, разыграв под окнами дома на улице Фейантинок безутешную скорбь, заманила его обратно.
Несколько раз с тех пор он замечал, как по ее лицу проскальзывала мгновенная усмешка — наверняка при мысли о победе, которую она одержала. Она одолела женщину, которая была моложе, с которой он наверняка занимался любовью. Значит, она не утратила своей власти, а ведь она старуха, скорее всего, так они и называли ее между собой.
Подъемный кран уехал с тем же трудом, с каким пробирался в тупик, и после него остались груды битого кирпича, штукатурки, железного лома и всякой дряни; потом около месяца никто не появлялся, было тихо и ничто не нарушало спокойствия, разве что крысы, которые теперь бродили ночами и штурмовали бачки с мусором. Правда, в уцелевших домах тоже никого не осталось. Все разъехались, кто в деревню, кто к морю.
Не одной Маргарите, которая родилась в этом тупике и прожила здесь всю жизнь, но и кому угодно зрелище это показалось бы угнетающим, не говоря уж о запахе, тяжелом неопределенном запахе, напоминающем кладбищенский: так пахнет от свежевырытых могил.
В сентябре грузовики вернулись, и кран снова заработал: грузили строительный мусор. Когда и с этим было покончено, взгляду открылись подвалы; там валялись этажерки, какая-то бочка с вышибленным дном. Менялись бригады, менялись жесты и выговор рабочих. Теперь пришел черед экскаваторов, отбойных молотков, и, оглушенный их тарахтением, Буэн опять пристрастился к послеобеденным прогулкам в парк Монсури. Он прихватывал с собой книгу, садился на ту же, что при Нелли, скамью. Два дня спустя Маргарита, которая, должно быть, ходила следом за ним, присела на скамью почти напротив него и достала свое вечное вязанье.
Приходили квартиросъемщики, звонили у дверей, и из гостиной доносились их негодующие жалобы. Она ничем не могла им помочь. Не могла даже сказать, когда кончатся работы, и через две недели семья, жившая в пятом номере, съехала; дом пустовал, несмотря на объявления в газетах.
Судя по всему, подрядчики не поспевали. Работа продолжалась не до положенных пяти часов, а до семи; когда стало раньше темнеть, установили электрические прожекторы. Может быть, дело было в плохой организации? То все кипело — сущий муравейник, то неделями не видно было ни одной живой души. В кафе, куда Буэн ходил выпить красного, поговаривали, будто строительной компании не хватает средств и работы продолжит другая компания, которую поддерживает крупный банк.
Кому верить? Ходили самые разные слухи. Зима прошла в чередовании грохота и тишины.
Маргарита еле волочила ноги, словно ей был нанесен смертельный удар. Она становилась все более вялой и, когда ходила за покупками, то и дело останавливалась, прижав руку к груди и улыбаясь для отвода глаз. Она не хотела, чтобы ей сочувствовали, расспрашивали о здоровье. Во время своих остановок притворялась, что разглядывает витрину, а потом шла дальше мелкими шажками, в которых уже не было прежней легкости. Может быть, это все комедия, рассчитанная на Эмиля? Он знал, что с Маргариты станет, и поэтому не позволял себе надолго растрогаться.
Жена мясника спросила ее:
— Что с вами, госпожа Буэн? У вас усталый вид.
— Я чувствую себя как нельзя лучше. Дайте эскалоп граммов на сто, — ответила она.
Жена мясника была с юга: “усталый вид” в ее устах значило “краше в гроб кладут”.
Буэн тоже сдавал, походка у него стала почти такая же, как у жены, он так же вздыхал, вздрагивал, когда включались моторы. Улицу Фейантинок он обходил стороной и старался ни о чем не вспоминать. Этот кусок жизни представлялся ему теперь почти не правдоподобным.
