– Хорошо, вернемся к тому, о чем вы мне только что сказали, – перевел разговор Трент. – Вы, стало быть, полагаете, что у Мандерсона были основания опасаться за свою жизнь? Кто мог угрожать ему?
– Опасался ли, не знаю, – задумчиво ответил Баннер. – Старика было трудно запугать, более того, он не предпринимал никаких предосторожностей, он фактически избегал их. Похоже на то, что он хотел быстрого конца, – так я думаю. Зачем бы ему ночи напролет просиживать у окна этой библиотеки, вперив взор в темноту, да еще в белой сорочке – прекрасной мишени для чьего-либо ружья? А такое ружье могло найтись… Вы, очевидно, не жили в Штатах. Возьмите, к примеру, угольные копи в Пенсильвании – там тридцать тысяч мужчин с женщинами и детьми, и большинство из них сделали бы все, чтобы продырявить того, кто поставил их в такие условия, что им либо подыхать с голоду, либо отчаиваться на каторжное существование. Тридцать тысяч самых стойких чужеземцев в стране, мистер Трент, годами отдающих силы и жизни одному человеку. Поверьте, в их отчаянии что-то есть. В Айдахо ведь взорвали динамитом человека, который насолил людям в Нью-Джерси десять лет назад. Вы думаете, их может остановить окно? Быть в нашей стране большим бизнесменом не так-то просто. Старик знал, что по Штатам разгуливает целая толпа опасных для него людей. И я вполне могу допустить, что кто-то из них ринулся по его следу и ему стало об этом известно. Однако, что меня совершенно сбивает с толку, так это то, почему он не защитил себя, почему не пытался увернуться, а пошел вчера утром в сад, чтобы быть застреленным.
Баннер умолк, и некоторое время оба созерцали голубые нити сигарного дыма. Потом Трент поднялся:
– Ваша новая для меня версия рациональна. Вопрос лишь в том, соответствует ли она действительности. Мы еще вернемся к этому разговору. А пока должен сообщить вам: вы подтвердили мои соображения о том, что это убийство преднамеренное, и я глубоко признателен вам, мистер Баннер. – Трент глянул на часы. – Нам давно пора двигаться.
– Два часа, – сказал Баннер, поднимаясь с подножки. – А в милом старом Нью-Йорке всего десять. Вы не знаете Уолл-стрит, мистер Трент. И давайте надеяться, что никогда не увидим ничего хуже того деловитого ада, который там в эти минуты уже проснулся и приступил к делам.
Глава 7
ДАМА В ЧЕРНОМ
Море, ярясь под напористым ветром, бросало воды на скалистые берега, и при этом во всю ширь неба – теплая безоблачная синь. Трент, плохо спавший ночью, спустился к морю в восемь утра и сонно рухнул в воду. Он проплыл среди огромных валунов в открытое море. Устав тягаться с волнами, вернулся на берег освеженным. Через несколько минут он уже взбирался по скале, прикидывая план действий на утро.
Это был день дознания, которым завершались сутки его новой работы, и он сожалел, что так мало продвинулся в делах. Простившись с американцем по дороге в Бишопсбридж, он встретился в трактире с мистером Копплсом и, сопровождаемый им, закупил кое-что в аптекарском магазине, отправил телеграмму с оплаченным ответом, навел необходимые справки на центральной телефонной станции. Они мало говорили с мистером Копплсом о деле: тот воздерживался от любопытства, а Тренту еще рано было делиться соображениями о том, что он собирается предпринять. Вернувшись из Бишопсбриджа, Трент написал обстоятельный отчет для «Рекорда» и попросил представителя местной прессы немедленно переслать его. Остаток вечера он провел на веранде в раздумчивом одиночестве.
В это утро он сказал себе, что никогда не брал дела, которое бы ему так мало нравилось и которое бы так поглощало. Чем больше он размышлял, тем более скверной и вызывающей представлялась ему ситуация. И это солнце нового дня, этот великолепный теплый свет… Они только подчеркивали темень, в которой он блуждал, ту черную людскую вину, ставшую причиной преступления.
Однако во всех этих раздумьях не было единственного – сожаления, что обстоятельства втянули его в необычное следствие. В нем жило предчувствие, что в течение дня его сеть будет сплетена: он многого ждал от посланной вчера на авось телеграммы.
Дорога к отелю петляла по гребню перевала. Глянув вниз, он увидел площадку величиной с теннисный корт, густо поросшую травой, с тремя обрывами по сторонам. И центром этой роскошной картины, как он обнаружил вдруг, была женщина в черном. Она сидела на краю обрыва, обхватив руками колени.
Трент только на секунду задержался, рассматривая женщину в черном.
Когда он приблизился, женщина внезапно разжала длинные руки, потянулась с грациозностью кошки, медленно подняла голову, как бы впитывая в себя всю красоту утра. Тут нельзя было ошибиться: это был жест свободы, движение души, готовой существовать, чувствовать, жить.
Такой увидел он ее в то мгновение и внезапно понял, кто эта женщина…
Во время завтрака в отеле мистер Копплс нашел Трента мало склонным к разговорчивости. Трент, извиняясь, сослался на бессонную ночь, и Копплс, нетерпеливо налаживая разговор, методично таранил Трента сведениями из истории древнего трибунала, из практики современного судоразбирательства, не избегая нареканий на его вольготное обращение с жесткими оковами закона. И, видимо, только молчание Трента подтолкнуло его к сути дела.
– Прошлой ночью, – сказал Копплс, – мистер Баннер предложил мне оригинальную гипотезу преступления. Есть в ней нечто интуитивное и, стало быть, неясное, но в то же время – какое знание мира, редкое, я бы сказал, в его возрасте! Это своеобразный человек, Трент. Мандерсон не зря избрал его своей правой рукой. Это о чем-то говорит. Да и сейчас, мне кажется, он неплохо освоился с делами, которые так осложнились после смерти патрона. Советы его, мне и Мабель, довольно основательны, – что делать нам, пока не вступит в силу завещание… Он сторонник кровной индустриальной мести в версии об этом преступлении. Он так и сказал: «кровная индустриальная месть». И описал ряд случаев, когда совершались покушения на подобных людей, вызвавших злость и отчаяние доведенных до крайности рабочих. Мы живем в ужасное время, мой мальчик. Такого еще не знала история. Диспропорция между производящей и обладающей частями нашего общества так велика, так угрожающа и так безнравственна, что трудно предвидеть будущее. И нет, по-моему, более мрачной перспективы, чем у Соединенных Штатов.
Трент принял эти откровения с печальной рассеянностью. Копплс заметил наконец его озабоченность, и они молча двинулись в сторону дома, темно-красная крыша которого угрюмо проглядывала в разъеме деревьев.
Трент был в смятении. Он чувствовал себя тупым, скованным той лучезарной утренней картиной, когда он увидел миссис Мандерсон. Рыцарская восторженность перед красотой жила в нем с первых наставлений матери, и сейчас его терзала мысль о том, что он может погубить некое совершенство природы. Однако прекратить расследование не мог, такого еще не было. Истина где-то тут, под рукой, нужно только решиться открыть ее, признать, и это должно произойти сегодня.
Войдя в калитку, они увидели Марлоу и американца, разговаривающих у дверей. В тени террасы стояла дама в черном.
Она заметила их и вышла на лужайку. Походка ее, как и представлял себе Трент, была легкой, изящной, спокойной. Когда она обратилась к нему, ее карие глаза смотрели на него доброжелательно. В ее мягкой сдержанности не было и следа тех порывистых эмоций, свидетелем которых Трент стал там, у скалы.
– Я надеюсь, мистер Трент, что все у вас пойдет успешно, – сказала она тихим ровным голосом. – Как вы думаете?
– Надеюсь, что так, миссис Мандерсон. Когда выводы мои будут достаточно серьезными, я попрошу разрешения увидеть вас. В любом случае мне необходимо будет посоветоваться с вами, прежде чем я выступлю в печати.
Она смутилась, и Трент увидел в ее глазах страдание. Он не знал, как продолжить разговор, но ему необходимо было слышать ее голос, видеть ее лицо, чтобы разобраться во многих странностях этого необычного дела. Возможно, минутный разговор с ней мог решить исход поиска, которому не видно пока ни начала ни конца.
– Я благодарен вам, миссис Мандерсон, за те возможности, которые вы предоставили мне в изучении
