учреждений, парковалось множество велосипедов. Крестьяне вывозили на отдаленную главную дорожную магистраль бидоны с молоком и там оставляли заказчику. Никогда ничего не пропадало.
За все время жизни в Литве не помню ни одного недружественного инцидента. Любопытство литовцев было неистощимо, они задавали много вопросов: «Как там у вас люди живут?», «У нас на месячную зарплату можно купить три костюма, а у вас?» Как же тяжело было нам отвечать на такие вопросы! Язык не поворачивался признавать, что жизнь у нас хуже, что все втридорога.
Мы выкручивались в ответах как могли. А тем временем цены начали повышаться и в Литве. Сначала в обращении были литы и рубли, но скоро литовские купюры были изъяты. Единой валютой стал рубль, Литва перешла на единые союзные цены. В несколько раз подорожали товары и продукты, а заработная плата населения осталась прежней. Тогда мы не пытались вникать в законы экономики, нас интересовали законы аэродинамики, баллистики и полеты.
Осенью 1940 года мы уехали в отпуск в Москву. Мы уже отвыкли от высоких цен, пока жили в Литве, и только удивлялись, как быстро тают отпускные деньги. Пришлось досрочно вернуться в Каунас. Хорошо, что для коллекции я сохранил литовские монеты разного достоинства. На эту коллекцию мы прожили остаток отпуска.
А в полку изучали новый секретный истребитель И-200. Потом его стали называть МиГ-1. Этот истребитель превосходил по летно-тактическим данным наш И-16.
В начале 1941 года было уже 60 новых машин, хватало на каждого летчика. Мы были заняты их сборкой и с нетерпением ждали дня, когда увидим этот истребитель в воздухе. В марте прибыл из Москвы летчик- испытатель и выполнил показательный полет. Истребитель быстро набирал высоту и лучшие свои качества выявлял на расчетной высоте 7000 метров.
Первыми в самостоятельный полет были выпущены летчики управления дивизии, потом командир полка Путивко и командиры эскадрилий. Дело осложнялось тем, что не было двухместной машины-спарки с двойным управлением. Летчик вылетал сразу самостоятельно.
Естественно, что не обошлось без поломок, сроки самостоятельных вылетов рядовых пилотов отодвигались. Между тем ресурс основных наших машин – И-16 вырабатывался и подходил к концу. Боеготовность полка снижалась: прежних машин не стало, новыми еще не овладели.
На нашем же аэродроме располагался другой, 15-й истребительный полк, имевший еще более старые машины – И-15. Он также перевооружался новой техникой. К весне 1941 года в нашем полку еще не вылетело самостоятельно на «мигах» и половины летчиков, а те, кто уже летал на них, уехали в Москву для участия в первомайском воздушном параде.
Именно тогда в наше воздушное пространство стали залетать на большой высоте одиночные немецкие самолеты-разведчики. Вскоре нарушения границы чужими самолетами стали почти ежедневными. Они углублялись далеко на нашу территорию. Дежурное звено «мигов» поднималось по тревоге и довольно быстро настигало нарушителя, однако открывать огонь было запрещено, поскольку с Германией был заключен договор о ненападении. Нарушители не подчинялись командам наших истребителей «Следуй за мной» (команды отдавались эволюциями по международным правилам). Наши летчики довольствовались тем, что, подойдя вплотную к нарушителю, замечали его бортовые номера. Затем эти данные сообщались далее по инстанциям.
В начале июня дежурило звено Евтушенко. В ясном небе появился разведчик, тройка наших «мигов» быстро его настигла. Сбавляя скорость, чтобы не проскочить нарушителя, звено подошло к «Юнкерсу-88». Неожиданно все три истребителя сорвались в штопор. Один летчик вывел свой «миг» из штопора почти у самой земли. Второй покинул машину и спасся на парашюте. Командир звена Евтушенко штопорил до земли и погиб. Его похоронили на городском кладбище в Каунасе. Летчики других дежурных звеньев за гибель товарища намеревались сбить очередного нарушителя. Об этом командир полка сообщил в штаб округа. Оттуда пришел повторный приказ: «Огонь не открывать».
10 июня полк перебазировался на полевой аэродром в 30 километрах северо-западнее Каунаса. Нам предстояло участвовать в маневрах всех родов и видов войск, дислоцированных в Литве, против группы войск, расположенных в Латвии.
Полеты немецких разведчиков прекратились. Наступила атмосфера полного спокойствия. Никаких намеков и предположений о военных действиях со стороны немцев ни у кого из летчиков не возникало. Правда, на занятиях по изучению военного потенциала соседней Германии преподаватель – офицер особого отдела – анализировал военную ситуацию в Европе, ход воздушной войны между Германией и Англией, однако вывод его был оптимистичен: «От нас это еще далеко. Если возможны какие-либо действия против Советского Союза, то не раньше осени».
Всех нас успокаивал договор с Германией о дружбе, но мы знали, что началось перевооружение не только нашего полка, но и частей всех других родов войск, расположенных на западе страны. Возможно, оно и стало одной из причин, заставивших Гитлера назначить срок вторжения на более раннее время. Логично предположить, что Гитлер не мог ждать перевооружения Красной Армии. Это срывало и затруднило бы его планы экспансии на восток.
Не случайно активизировалась и немецкая воздушная разведка. Ее интересовал новый советский истребитель. Что за машина? На что способна? Определить это не так сложно. Засекли время взлета, набора высоты, скорость срыва в штопор, а значит, и посадочную скорость, по ней и крейсерскую. Явно поняли, что это высотный истребитель. Значит, на малых высотах его качества значительно хуже. По фотоснимкам с близкого расстояния можно определить вооружение и радиофикацию. Оставалось следить за ходом овладения этим истребителем летчиками нашего полка.
Это облегчалось тем, что в городе согласно договору о дружбе размещалась немецкая комендатура по репатриации немецкого населения. Так что немцы знали, что летчики полка еще не все научились взлету и посадке. До групповой слетанности и ведения Учебного воздушного боя было еще далеко. Ни один летчик не произвел в воздухе ни одного выстрела как по воздушным, так и по наземным целям.
Дома – свои заботы и хлопоты. Наташа была беременна, и я отвез ее в роддом. Таня в свои четыре года осталась хозяйничать одна. За ней присматривала квартирная хозяйка Роза. В лагере на досуге ребята нашей эскадрильи помогали мне и другим будущим отцам подобрать имена новорожденным.
Мне постановили, если родится дочь, назвать Галей, если сын, – Анатолием в честь летчика- истребителя Анатолия Серова, имя которого носила оконченная мной летная школа. Чаще других ездил в Каунас комиссар полка Степанов. Будущие отцы поручали справляться в роддоме, когда кто у кого родится.
Мне удавалось на велосипеде приезжать домой, проведать Таню. Она то по-литовски, то по-русски торопилась рассказать о своем житье. Однажды утром в эскадрилью пришел комиссар Степанов и объявил всем, что моя жена Наташа родила. Поднялся крик со всех сторон:
– Кого? Галю или Толю?
– И Галю, и Толю! – был ответ.
– Ура-а-а! Качать его!…
Через пару дней я навестил Наташу. Галя и Толя оказались здоровенькими. Уменьшенного, правда, веса: по два с небольшим килограмма. При повторном визите все было нормально.
Мы договорились, что я приеду за ними 21 июня во второй половине дня. В тот день, перед ужином, никому не доложив, договорившись с водителем нашей «санитарки», я поехал в роддом за Наташей и детьми.
Заплаканная Наташа сообщила, что недавно, около часа назад, вбежала в палату медицинская сестра и сказала, что оба наших ребенка умерли. Мы были потрясены и озадачены. Как же так? Были здоровы – и вдруг такое! Таня не понимала, почему плачет мама.
Расстроенным и мрачным я вернулся в часть. Ребята, ничего не зная, принялись было меня ругать:
– Где пропадал? Уже час, как батя (так называли командира полка) приказал явиться к нему! Мы с ног сбились!
Доложив бате о прибытии, я ждал накачки. Этого не случилось.
– Задание тебе. Бери машину, всю молодежь, езжайте в Каунас, а утром 22 июня, не позже 10.00, пригоните управленческие И-16 и пару Ут-2…
Мы проезжали через центр города. Несколько ребят выскочили около ресторана. На аэродроме в штурманском классе нашей эскадрильи расположились четыре летчика и два техника.
