обстреливала дальнобойная артиллерия. Погибли несколько авиатехников, на стоянках были повреждены самолеты.
Счет моих боевых вылетов исчислялся сызнова. Мое личное дело затерялось, запросы в соответствующие инстанции успеха не имели. Мне вручили новый партбилет с восстановленным стажем, однако из-за отсутствия личного дела присвоение очередного воинского звания задерживали.
Когда фронт, подвинулся ближе к Риге, мы перебазировались на временный аэродром на правом берегу Даугавы, у поселка Кокнес. Мы постоянно вели разведку переправ, немецких аэродромов у Риги, железнодорожных узлов. Все эти объекты мы регулярно фотографировали. При этом было необходимо точно выдерживать высоту и курс полета. В условиях сильного зенитного огня требовалась огромная выдержка и терпение, чтобы объект был сфотографирован. Иногда объект – мост, узел железной дороги, аэродром – был прикрыт зенитным огнем настолько плотно, что не только фотографирование, а и пролет над ним становился невозможным.
В сентябре 1944 года мне был вручен орден Отечественной войны I степени за успешное выполнение заданий на разведку с фотографированием и уничтожение наземных целей. 13 октября 1944 года войска 3- го Прибалтийского фронта при содействии войск 2-го Прибалтийского фронта освободили восточную часть Риги до реки Даугавы. Мы перелетели на площадку у села Шарке, западнее Риги. 15 октября Рига была освобождена.
В конце октября я получил письмо из Москвы. Писала мама моей жены. Она сообщала, что Наташа и Таня живы, находятся в Каунасе, прислала их адрес. Это известие меня очень обрадовало. Так как стояла нелетная погода, я, сославшись на письмо, отпросился в отпуск на пятнадцать дней.
На попутных машинах я быстро добрался до Каунаса. Трудно передать мое душевное состояние, когда я очутился в городе, где 22 июня 1941 года встретил войну, где осталась моя семья. И вот после трех лет и четырех месяцев разлуки предстояла встреча.
Я отыскал нужный дом, поднялся на второй этаж. По лестнице и в коридоре бегали русские детишки, оглашая помещение звонкими ребячьими голосами. Мое появление их не смутило. Они окружили меня и наперебой засыпали вопросами. Узнав, к кому я пришел, загалдели еще громче и привели Таню. Она меня не узнала, но приветливо пригласила в комнату. Сообщила, что мама на работе, скоро придет. Тане шел восьмой год, а, когда мы расстались, было четыре.
Я рассматривал ее с интересом. Одета она была плохо и неопрятно. Волосы были всклокочены, словно их никогда не расчесывали. В квартире мое внимание привлекли неплохая меблировка и развесистые фикусы в каждой из двух комнат. Таня предложила сесть, но я медленно ходил по комнате взад и вперед. Она охотно отвечала на мои вопросы. Оказалось, что она жила в детском приюте, где ей было плохо.
На мой вопрос: «Где твой папа?» – ответила, что папа летчик и воюет на фронте.
– Какой твой папа? – спросил я.
– Такой же, как вы, дядя. Только немного повыше!
Она пододвинула ко мне стул, взобралась на него и рукой показала, на сколько повыше.
Уже вечерело, когда послышались шаги. Вошла Наташа и сразу бросилась в объятия. Таня таращила глаза:
– Папа! Папка! Хитрый какой! Столько времени не признавался!
Наташа рассказала, что семьи почти всех наших офицеров остались в немецкой оккупации. Их поместили в лагеря. Немцы гоняли их работать на торфоразработках.
После освобождения Каунаса всем офицерским семьям предоставили квартиры тех, кто удрал с фашистами. Узнав адреса, я побывал в нескольких семьях летчиков 31-го истребительного полка.
Все женщины рассказывали о тяжелой жизни в концлагере и каторжных работах на торфяном болоте. Несмотря на это, почти все матери удерживали своих детей при себе. Мне рассказали, что Наташа с первых дней оккупации отдала Таню в немецкий «приют». Меня это удивило, и я стал расспрашивать подробнее о жизни Наташи. Ответы были уклончивы. Наконец одна из женщин дала мне адрес:
– Там все узнаете.
По этому адресу жила семья офицера-танкиста. Отец, теперь уже в звании майора, только что прибыл в семью – к жене и двум ребятишкам. Меня встретили, как родного. Хозяйка усадила за стол, шутила. Застолье оживило беседу. Потом, удовлетворяя мое любопытство, Полина – так звали хозяйку – стала рассказывать. Наташу, знавшую довольно сносно немецкий язык, назначили старшей, разместили отдельно. Она распоряжалась судьбами других офицерских жен.
– Скажу только одно – мы все на нее в большой обиде! – сказала Полина.
Вернувшись, я ничего не сказал Наташе. Все еще было впереди. Шла война. Наташа устроилась работать бухгалтером в авиационной части, Таня была при ней. «Пусть все остается как есть, идет своим чередом, – думал я. – Окончится война – разберусь, что к чему!»
Однако в отношениях с Наташей что-то у меня переменилось. Не знаю, заметила ли она эту перемену. Я чувствовал, что мы становимся чужими. Приближались октябрьские праздники. На эти торжества нас пригласили Наташины соседи. Это меня пугало. Я боялся, как бы не вырвалось все, что я переживал в эти дни, тем более во хмелю.
Перед самыми праздниками я пришел на аэродром и на транспортном Ли-2 улетел в Москву, намереваясь оттуда сразу вылететь в полк.
В Москве мне повстречался мой друг по училищу Григорий Инякин. Он уже был в звании подполковника, командовал истребительным полком ПВО. Встреча была самой дружеской. У меня в запасе были еще несколько дней отпуска, и Гриша уговорил остаться у него. Оказалось, он слышал кое-что о моей партизанской деятельности.
На другой день Гриша повез меня в Главный штаб ВВС Красной Армии, где работали наши общие друзья: в главной инспекции – Борис Журин и Федор Дахов, оба подполковники, в учебном отделе – Алексей Маресьев, Герой Советского Союза.
Друзья наперебой сообщили, что давно меня разыскивают, знают о моих боевых делах в партизанском соединении. Оказалось, я зачислен в претенденты на получение «подарка фронту» – самолета- истребителя.
В те трудные военные годы на средства трудящихся строилась боевая техника. Она вручалась лучшим частям и воинам фронтов. Так, эскадрилью истребителей, построенную на средства работников московского Малого театра, принял комэск старший лейтенант Александр Батизат. Летчик А.В. Алелюхин принял истребитель, построенный на средства метростроевцев.
10 ноября 1944 года был подписан приказ о передаче фронту самолета Ла-7, приобретенного на средства работников гостиницы и ресторана «Москва». Принять этот истребитель предписывалось мне.
14 ноября на Центральном аэродроме Москвы состоялся митинг, где директор гостиницы «Москва» Шарапов вручил мне документы на истребитель Ла-7 с бортовым номером «70».
Вечером по этому случаю руководство гостиницы «Москва» организовало банкет, где присутствовали представители Наркомата обороны, Главного штаба ВВС, журналисты, мои друзья – Федя Дахов, Гриша Инякин, Борис Журин и Алексей Маресьев.
Журналисты забросали меня вопросами, интересовались побегом из плена и партизанской жизнью.
Когда директор гостиницы услышал фамилию генерала Капусты, командира нашего партизанского соединения, он всполошился и сообщил, что в одном из номеров гостиницы размещается генерал по фамилии Капуста. Шарапов послал в этот номер своего помощника за генералом. Разговоры и застолье продолжались, когда в дверях появился Ф.Ф. Капуста. Он окинул всех взглядом, сразу узнал меня, подошел и заключил в свои могучие объятия, приговаривая:
– Чертяка! Летун! Вот так встреча!
Банкет закончился к полуночи. Потом Капуста пригласил меня с друзьями в свой номер. Уехали мы от него, когда засветлело утро и заработало метро.
На другой день в газете «Вечерняя Москва» мы прочитали заметку о торжественном вручении фронту самолета-истребителя, построенного на средства работников гостиницы и ресторана «Москва».
В эти ноябрьские дни из нашего полка в столицу на транспорт, ном самолете прилетели летчики моей 1 -й эскадрильи, чтобы получить на заводе новые самолеты. Старшим группы был заместитель командира полка майор Кравцов. Меня включили в эту группу, и в ее составе я должен был лететь на фронт. Летчики эскадрильи получили истребители Ла-5.
