забору. Мы пришли к месту назначения на речке Пурис. За забором находились два жилых барака, столовая и домик медсанчасти. В бараках размещалось человек двести зеков, разделенных на бригады по 25 и более человек. Контингент этого небольшого лагеря состоял из бывших военных, многие попали сюда лишь за то, что оказались в немецком плену. Уголовников было мало, и им не удалось здесь установить свои порядки.
Постельное белье и полотенца нам не выдавались, спали мы на голых досках двухэтажных нар, нательное белье не менялось, а прожаривалось вместе с другой одеждой в банные дни. После скудного завтрака заключенных выводили побригадно за ворота, они брали в инструменталке пилы, топоры и под конвоем шли на свои делянки валить лес. Работали до вечера. Перерывы и окончание работ соблюдались по команде старшего конвоя. По приходе в зону мы направлялись в столовую, а оттуда в барак на отдых.
Меня назначили бригадиром. Моя обязанность заключалась в том, чтобы поддерживать порядок в бараке и на работе, водить бригаду в столовую, раздавать пайки хлеба и получать горячую пищу. За это я мог получать двойную порцию горячей еды.
Столь быстрое превращение в арестанта чуть не сломало меня, я ощущал апатию ко всему, свои обязанности переложил на помощника. Сам относился формально ко всему и лишь числился бригадиром. На работе пытался отвлечься тяжелой работой: валил пилой сосну за сосной. Когда уставал, переходил на работу сучкорубом.
Полученную в столовой еду я раздавал: пайка хлеба не лезла в горло. Ребята в бригаде видели мое состояние. Они заметили, что я худею с каждым днем, подбадривали и уговаривали что-либо съесть. Через силу я заставлял себя съесть немного хлеба, баланды и каши, но через полчаса меня начинало тошнить.
Охранники лагеря жили семьями вне зоны, имели хозяйство. Некоторые из них держали коз и кур. Ребята решили помочь мне и достать более доброй еды. Они скопили мои пайки хлеба и выменяли на пару яиц, повар сварил их всмятку. Тем не менее рвота повторилась. Ребята выменяли пол-литра козьего молока. Молоко вскипятили, но результат оказался прежним. Так продолжалось целый месяц. Я выходил с бригадой в лес, но силы оставляли меня. Не работая, я просиживал весь день у костра. Меня уговорили обратиться к лагерному врачу. Тот предположил, что у меня язва желудка, доложил начальству. С согласия начальника лагеря меня определили в санчасть, где лежали еще двое доходяг. Не знаю, как выглядел я, но на моих соседей было страшно смотреть.
9 мая в лазарет вбежал охранник и радостным криком известил:
– Ребята! Победа! Война окончена!!! Скоро поедете домой!
Затеплилась надежда. Однако мое здоровье не улучшалось. Врач лагеря решил, пока стоят морозы, отправить нас, доходяг, на головной лагерный пункт, в стационар. В летнюю распутицу туда не добраться до следующей зимы.
В середине мая под охраной одного конвоира мы, трое доходяг, побрели по лесной тропе. Стоял небольшой мороз. Лучи солнца и голубое небо высвечивали красоту и величие тайги. Конвоир нас не торопил. Во второй половине дня нам встретилось небольшое село. Здесь мы присели на завалинке дома и долго отдыхали. С больших ледяных сосулек, свисавших с крыши, лилась частая капель.
Мы снова тронулись в путь и к ночи добрались к месту назначения. Лагерь, куда мы пришли, был огорожен несколькими рядами колючей проволоки, по углам стояли вышки охраны. Со стороны ворот и проходной, кроме проволочного ограждения, высился забор из горбыля и бревен.
На ночь нас отвели в барак, где не было нар. На полу лежали несколько заключенных. Я прилег на свободное место, уснул, но скоро был разбужен. Мои карманы обшаривал паренек, он отпрянул, как только я зашевелился. Так повторялось несколько раз, пока мое терпение не иссякло. Я громко сказал, что ничего у меня нет, а если кто еще попробует шарить по карманам, то заработает по морде.
Утром дежурный надзиратель отвел нас, троих новичков, в столовую, где нам дали хлеб и баланду. После завтрака надзиратель сопроводил нас в барак, где лежали больные. Здесь был стационар. К моему удивлению, на железной койке были матрас, подушка, тонкое одеяло и застиранное белье. Койки стояли в несколько рядов. Лежавшие больные не проявили никакого любопытства и интереса к моему появлению. Видимо, им было не до меня.
Первым подошел ко мне санитар – плотный пожилой человек. Он интересовался, откуда я прибыл и кто такой. Услышав, что я летчик-истребитель, он присел на край койки. Глаза его светились радостью и любопытством, он задал мне массу вопросов: где и на чем летал, что окончил, в чем провинился? Когда услышал, что я и на «миге» много летал, совсем преобразился и воскликнул:
– Да это же мой основной истребитель, который я вел в последний год работы!
– А кто же вы будете? – спросил я.
Мой собеседник пригнулся ко мне и почти шепотом поведал:
– Я бывший генерал, руководил основной группой летчиков-испытателей в Москве. В группе были Чкалов, Байдуков, Степанченок… Зовут меня Адам Залевский.
– Как же вы сюда попали?
– Меня осудили по статье ПШ – подозрение в шпионаже – на десять лет, – пояснил Залевский и добавил: – Я бывал за границей.
Залевский рассказал, что представляет собою 17-й лагерь, где я оказался, какой контингент заключенных.
Когда больным разносили жидкую кашицу, санитар Залевский вливал каждому в миску с наперсток подсолнечного масла. Мне он вливал украдкой два, а то и три черпачка. В свободное время Адам приходил, садился на край койки, и мы подолгу беседовали. Он уверял, что доктор здесь хороший и быстро поставит меня на ноги. Стационар возглавлял доктор – профессор, бывший кремлевский врач, – осужденный на 10 лет по так называемому «делу Горького». Доктор долго со мной беседовал и назначил уколы в вену. Через несколько дней у меня появился волчий аппетит, мизерного больничного питания явно не хватало. Отпала версия и о язве желудка, я чувствовал себя здоровым, но все время ощущал голод.
У меня уцелела гимнастерка, я решил променять ее на пайку хлеба. Эта добавка не утолила голод. В стационаре я уже находился более полумесяца, но продолжал худеть.
Доктор и Адам советовали выписаться и ходить на работы, где в бригаде можно заработать до семисот граммов хлеба. Весна давала о себе знать.
Шел июнь. Меня выписали из стационара. Включили в рабочую бригаду на лесоповал. В бараке, где я обитал, размещались четыре бригады, спали на голых досках. Бараков в зоне было много. Ближе к проходной стояли два женских. Каждое утро после удара дежурного надзирателя в кусок подвешенного рельса заключенные тянулись побригадно к столовой. Бригадир получал на деревянный лоток трехсотграммовые пайки и раздавал сидящим за длинным столом зекам. Затем в алюминиевых мисках передавались из кухонного окна порции жидкой каши. Завтрак длился минут десять, очереди бригад у кухонного окна были кратковременны. Из столовой все направлялись к воротам, где начинался развод. Нарядчик и старший охраны по списку выкрикивали фамилии. Заключенный, услышав свою фамилию, отвечал: «Я!», называл статью и срок, на который осужден, а затем выходил за ворота. Здесь уже стоял конвой сопровождения на работу. Так выходили за ворота все бригады, по порядку присвоенных им номеров. Конвой каждой бригады состоял из четырех солдат, двое из них были с собаками. Бригада выстраивалась в колонну по три. Перед движением старший Конвоя предупреждал:
– Бригада, внимание! Следовать на работу, не нарушая строя! Выход из строя – шаг влево, шаг вправо считается попыткой к побегу! Конвой открывает огонь без предупреждения! Бригада, понятно?
– Понятно! – отвечали хором. Если ответ был недружный, старший конвоир повторял вопрос до тех пор, пока не последует дружный громогласный ответ.
По дороге останавливались у инструментального склада. Бригадир и двое заключенных выходили из строя за инструментом. Потом долго шли к лесным делянкам. У нетронутого лесного массива конвой разрешал бригаде присесть. Бригадиру и трем-четырем заключенным давалось задание вырубить подлесок – кусты и мелкие деревца – и нанести на стволах сосен засечки, ограничивающие площадь леса, где будет производиться лесоповал.
Пока это делалось, мы отдыхали. Затем бригадир распределял обязанности. Обычно валили стволы три-четыре человека – это самая тяжелая работа. Ее выполняли вальщики, остальные разделялись на сучкорубов, кряжевщиков и трелевщиков. С поваленного ствола обрубали сучья, хлыст распиливали на
