– Прости меня Сэндзо, – прервала его жена, – там в комоде, в нижнем ящике, лежат две пары новых таби, мои и сестрины. Достань их, пожалуйста.
Сэндзо поднялся, подошел к комоду и выдвинул ящик. Из ванной доносился голос Харуэ и молодой смеющийся голос старой Юки.
– Тетушка, да ведь это я здесь говорю…
– Здесь-то здесь, милая, но все же…
Странно было слышать в этом доме в полночь оживленные голоса и особенно – удивительно молодой и звонкий смех старой Юки.
– О, давно я уже не видел этой шкатулки, – сказал Сэндзо, вынимая из комода вместе с таби и изящную, ручной работы деревянную шкатулку, которыми славится Хаконэ. Перебирая содержимое шкатулки, он продолжал: – У тебя тут разные пуговицы и какие-то металлические застежки. Интересно, что это за металл?
– Кто его знает, – отвечала Хидэ. – Так, собирала всякую мелочь, думала: может, пригодится когда- нибудь.
– Да, вот так это все было, было… – Задвинув ящик, Сэндзо сел возле комода, обхватил руками колени и уставился на электрическую лампочку. В это время в комнату вошла Юки.
– Я тоже надела взятый из прачечной халат, до чего приятно! – сказала она, подходя к столику.
– Над чем это вы так смеялись? – спросил Сэндзо. – Что-нибудь очень забавное было?
– Харуэ-сан копировала танцовщиц, и было очень смешно.
– Хидэ, ты тоже переходи туда, – сказал Сэндзо жене, указывая рукой на гостиную.
– Хорошо. А ты передай, пожалуйста, сестрице наши таби.
– О, большое спасибо, – поблагодарила Юки, принимая из рук Сэндзо сверток с таби, и, обращаясь к сестре, ласково сказала: – Может, сейчас и перейдешь? Давай я тебе помогу. Обопрешься на мое плечо и пойдем.
Сэндзо откупорил бутылку, наполнил свою чашечку, пригубил и, кашлянув, сказал:
– Вечно она никак из ванны выбраться не может.
Хидэ и Юки сели за столик. Сестры были очень похожи.
– Дождь так и не перестает?
– Нет, все моросит и моросит.
– Слышите? Идет товарный состав! – сказала Юки. – Каждую ночь он проходит в это время; я просыпаюсь от этого грохота.
– Ничего удивительного, сестрица. Я туговата на ухо, но и я каждую ночь слышу его.
– В этом доме невозможно больше жить, – сказал Сэндзо. – Его бы надо снести и построить новый.
Все трое – каждый думая о чем-то своем – взглядом обвели помещение.
– Странная вещь, но у меня и сестрицы не осталось больше никаких родственников.
– Да, остались только мы с тобой, – сказала Юки.
– Я избавился наконец от всяких хлопот, – проговорил Сэндзо. – И отлично чувствую себя в этом выстиранном халате. Но взгляните-ка, как испортили подол.
– Ох, я и не видела, – сказала Хидэ: – Зачем же тебе его дали?
– Это его в химчистке так отработали. Но мне плевать, мне и в нем хорошо. Я стыжусь только вас, а до посторонних мне нет никакого дела. Мне вовсе не стыдно показаться перед ними в таком виде. Я изо всех сил старался, чтобы никого ничем не обременить. И вот я хожу в таком халате…
Сэндзо горько усмехнулся.
– Да, но зачем это выставлять напоказ? – сказала Юки.
– Наша Харуэ, если поразмыслить, глубоко одинокий человек, – сказала Хидэ, вперив глаза в столик.
Легкий ночной ветерок качнул стеклянную дверь, выходящую в сад и затих.
– Давайте выпьем залпом, – сказал Сэндзо, берясь за бутылку.
Харуэ, которая прихрамывала, как ни удивительно, появилась в гостиной настолько бесшумно, что никто не заметил ее прихода.
Лицо у нее было белое как мел. Возможно, так на нее подействовала ванна… На ней тоже был безупречно чи-» стый купальный халат.
Теперь все четверо, по японскому обычаю поджав под себя ноги, сидели на циновках за столиком.
– Выпей* Харуэ! – сказал Сэндзо, протягивая ей чашечку сакэ. Харуэ обеими руками взяла чашечку. Чашечка дрожала в ее руках. Тяжело вздохнув, Харуэ проговорила:
– Дядюшка, и вы, матушка, и вы, тетушка…
– Ну говори, чего же ты замолчала?
– Сегодня с самого утра мы ни слова не проронили о смерти. И я, я считала себя молодцом. Но теперь, теперь…
