веселья Мордонт не забывал время от времени возможно незаметней бросать испытующий взгляд на дочерей Магнуса, и снова ему показалось, что старшая, увлеченная разговором с Кливлендом, не уделяла окружающему обществу ни малейшего внимания, тогда как Бренда, убедившись, что Мордонт занят другими, все чаще посматривала с выражением и досады и грусти на компанию, в которой он теперь находился. Юношу чрезвычайно тронули смущение и тревога, отражавшиеся, как ему казалось, на ее лице, и он мысленно положил в тот же вечер непременно найти случай для более обстоятельного с ней объяснения. Он хорошо помнил слова Норны, что прелестным сестрам грозит опасность, какая именно — оставалось для него тайной, но он сильно подозревал, что она крылась в том глубоком заблуждении, в каком пребывали девушки относительно истинного характера дерзкого и самоуверенного чужестранца, и тут же втайне решил сделать все возможное, чтобы разоблачить Кливленда и спасти подруг своего детства.
Предавшись подобным мыслям, он мало-помалу стал все меньше внимания уделять обеим мисс Гроутсеттар и, быть может, совсем забыл бы о необходимости разыгрывать перед дочерьми Магнуса Тройла роль равнодушного зрителя, если бы не подали знака дамам удалиться из-за стола. Минна со свойственной ей грацией величаво склонила голову в общем поклоне, с особой выразительностью взглянув при этом на Кливленда. Бренда, вся вспыхнув, что случалось всякий раз, когда она сознавала, что за ее действиями, хотя бы самыми незначительными, наблюдают посторонние, поспешила сделать тот же прощальный поклон с замешательством, близким к неловкости, которое, однако, благодаря ее юности и застенчивости выглядело и естественным и очень милым. Снова Мордонту показалось, что она отыскала его глазами среди всего многолюдного общества. Впервые он отважился встретить ее взгляд и ответить на него. Бренда, заметив это, вспыхнула еще больше, и к смущению на ее лице прибавилась тень недовольства.
Когда дамы удалились, мужчины принялись пить всерьез и по-настоящему, что по обычаям того времени неизменно должно было предшествовать вечерним танцам. Сам старый Магнус как словами, так и собственным примером призывал присутствующих «даром времени не терять, ибо дамы скоро заставят их немало поработать ногами». В то же время он подал знак стоявшему позади него седовласому слуге, одетому в платье данцигского шкипера, который, в дополнение ко многим другим обязанностям, выполнял еще и обязанности дворецкого.
— Скажи-ка, Эрик Скэмбистер, — обратился к нему хозяин, — нагружен ли уже корабль «Веселый кантонский моряк»?
— Даже выше ватерлинии, — ответил шетлендский Ганимед, — добрым нанцем, ямайским сахаром и португальскими лимонами, не говоря уже о мускатном орехе, тостах и воде прямо из Шеликотского источника.
Громко и долго смеялись гости над этой узаконенной обычаем шуткой между хозяином и дворецким, служившей своего рода предисловием к появлению чудовищных размеров пуншевой чаши. То был подарок, сделанный Магнусу капитаном одного из судов почтенной Ост-Индской компании, которое по пути из Китая домой было отнесено непогодой на север, в Леруикский залив, где ему удалось расстаться с частью груза, не без некоторого ущерба для королевской таможни.
Магнус Тройл, один из главных его покупателей, оказавший, сверх того, капитану Кули немало услуг, при отплытии корабля получил в подарок этот великолепный пиршественный сосуд, при одном виде которого, когда Эрик Скэмбистер вошел, сгибаясь под его тяжестью, гул одобрения пронесся среди присутствующих. Полными до краев кубками встречены были добрые традиционные тосты за процветание Шетлендии. «Смерть головам, на которых никогда не растут волосы!» — таково было пожелание успеха в рыбной ловле, объявленное громовым голосом самого юдаллера. Клод Холкро при всеобщем одобрении предложил: «Здоровье высокочтимого хозяина и прелестных сестер хозяюшек! Да здравствует род человеческий! Смерть рыбам! За изобилие плодов земных!»
То же пожелание высказал еще более выразительно убеленный сединами старый приятель Магнуса в словах: «Отверзи, Господи, пасть серой рыбы и простри свою руку над посевами!»
Гостям предоставлены были широкие возможности для поддержания подобных тостов, выражающих всеобщие чувства. Тех, кто сидел поблизости от могущей вместить целое Средиземное море пуншевой чаши, оделял сам юдаллер, собственной щедрой рукой наполняя их высокие кубки; те же, кто сидел на значительном от него расстоянии, наливали свои стаканы из огромной серебряной фляги, называемой в шутку баркасом: наполняемая по мере надобности пуншем из большой чаши, она служила для доставки драгоценной влаги в отдаленнейшие концы стола, вызывая при этом множество веселых острот по поводу частоты своих рейсов. Торговые сношения шетлендцев с иностранными кораблями, а также с возвращавшимися на родину судами Ост-Индской компании давно уже распространили в стране привычку к тому крепкому напитку, каким был нагружен «Веселый кантонский моряк», и никто во всей земле Туле не умел сочетать отдельные его ингредиенты искуснее старого Эрика Скэмбистера, за что он и был известен по всему архипелагу под именем Пуншемейстера. Так древние норвежцы награждали героев своих баллад, Ролло Быстроногого и других, эпитетами, выражавшими превосходство их в силе и ловкости над всеми прочими смертными.
Добрый напиток не замедлил сделать свое дело и вселил веселье в сердца пирующих. Гости с большим успехом спели несколько древних норвежских застолиц, тем самым доказав, что хотя, за отсутствием подходящих условий, современные шетлендцы и не могут проявить боевую доблесть своих предков, однако до сих пор еще способны деятельно и ревностно разделять те утехи Валгаллы, которые состоят в поглощении целых океанов меда и эля, обещанных Одином всякому, кто удостоится разделить с ним его скандинавский рай. В конце концов, возбужденные возлияниями и пением, застенчивые осмелели, а скромные стали болтливыми; все стремились говорить, и никто не хотел слушать; каждый оседлал своего конька и призывал соседа в свидетели своей ловкости. В числе прочих и маленький бард, подсевший к нашему другу Мордонту Мертону, выразил неукоснительное намерение начать и закончить, проведя его по всем широтам и долготам, рассказ о том, как он был представлен достославному Джону Драйдену. А Триптолемус Йеллоули, воодушевившись, забыл невольную робость, охватившую его при виде окружающего изобилия и почтения, с каким гости относились к Магнусу Тройлу, и принялся излагать удивленному и даже несколько оскорбленному юдаллеру некоторые из своих проектов по улучшению жизни в Шетлендии, которыми он хвастался перед своими спутниками во время утреннего путешествия.
Но предлагаемые им новшества и то, как они были восприняты Магнусом Тройлом, должны уже быть изложены в следующей главе.
ГЛАВА XIV
Обычаев своих мы не нарушим,
Ведь сам закон не тот же ли обычай
Старинный, а религия — для тех
Из смертных, кто к религии привержен, -
Не та же ли привычка почитать
То именно, что почитали предки?
Так сохраним обычаи свои.
Мы оставили гостей Магнуса Тройла в самом разгаре веселого бражничанья. Мордонт, так же, как и его отец, избегал хмельной чаши и не принимал поэтому участия в оживлении, которое «Веселый кантонский моряк» вызывал среди гостей, занятых его разгрузкой, в то время как «баркас» совершал свои рейсы вокруг стола. Но именно благодаря своему грустному виду наш юный друг и показался самой подходящей жертвой для словоохотливого рассказчика Клода Холкро, который, находя его в состоянии, весьма подходящем для роли слушателя, набросился на него, руководимый тем же инстинктом, что и хищный ворон, выбирающий из всего стада ослабевшую овцу, с которой ему легче всего будет оправиться. С радостью воспользовался поэт рассеянностью Мордонта и его видимым нежеланием активно сопротивляться. С неизменной ловкостью, свойственной всем прозаикам, постарался он путем неограниченных отступлений растянуть свое повествование вдвое, так что рассказ его уподобился лошади, идущей аллюром «grand pas», когда кажется, что она несется во весь дух, тогда как на самом деле подвигается едва ли на какой-нибудь ярд за четверть часа. В конце концов Холкро удалось-таки рассказать, уснастив повествование самыми различными подробностями и дополнениями, историю своего почтенного хозяина — знаменитого портного с Рассел-стрит, включив в нее беглый очерк о пяти его родственниках, анекдоты о трех его главных соперниках и высказав несколько общих суждений о костюмах и модах того времени. Прогулявшись, таким образом, по окрестностям и внешним укреплениям своего
