помощи ведьмы или предсказательницы, они являлись к ее обиталищу с топором на плече и добрым мечом в руке и заставляли дивные силы, к которым они взывали, выслушивать вопросы и давать на них ответы, будь то хоть сам Один.
— Брат, — промолвила тогда Норна, поднимаясь и выступая вперед, — твои слова пришлись мне по душе, и вовремя ты произнес их, к счастью для себя и своих дочерей, ибо если бы вы покинули мой кров, не получив ответа, утреннее солнце никогда больше не засияло бы над вашими головами. Духи, служащие мне, ревнивы, и деяния их тогда лишь обращаются на благо людям, когда смелый и свободный человек подчиняет их своей неустрашимой воле. А теперь говори, что тебе от меня надо?
— Здоровья для моей дочери, — ответил Магнус. — Ее не могут вылечить никакие средства.
— Здоровья для твоей дочери? — переспросила Норна. — А в чем же заключается ее недуг?
— Пусть врач, — ответил Магнус, — сам назовет этот недуг; все, что я могу сказать тебе о нем, — это…
— Молчи, — прервала его Норна, — я знаю все, что ты мог бы мне сказать, и даже больше, нежели ты сам знаешь. Ну, садитесь теперь, а ты, девушка, — обратилась она к Минне, — вот сюда. — При этом она указала на кресло, с которого только что встала. — Когда-то оно служило сиденьем Гиерваде, от чьего голоса звезды меркли и сама луна бледнела на небосклоне.
Медленным и робким шагом Минна подошла к указанному ей подобию кресла, грубо высеченному из камня неумелой рукой какого-нибудь средневекового мастера.
Бренда, стараясь держаться как можно ближе к отцу, опустилась рядом с ним на скамью, недалеко от Минны, и устремила на нее пристальный взгляд, полный страха, сострадания и тревоги. Трудно сказать, какие именно чувства волновали в эту минуту нежную и любящую девушку. Не обладая свойственной Минне впечатлительностью и не очень-то веря во все сверхъестественное, она чувствовала только смутный и неопределенный страх перед тем, что должно было теперь совершиться у нее на глазах. Но еще сильнее тревожилась она за сестру, которая в глубокой задумчивости безропотно готова была подчиниться Норне. Бренду пугала мысль, не пойдет ли врачевание во вред слабой, душевно измученной Минне, на чью восприимчивую натуру уже вся окружающая обстановка должна была произвести сильнейшее впечатление.
Бренда не отводила глаз от сестры, сидевшей в грубом кресле из темного гранита: ее изящная фигура и весь нежный облик представляли резкий контраст с еле обтесанным и угловатым камнем, щеки и губы были белы как мел, а в поднятом кверху взоре светилась восторженная решимость, вполне соответствовавшая как ее собственному характеру, так и свойству ее недуга. Затем младшая сестра взглянула на Норну: та, монотонно бормоча что-то про себя, бесшумно скользила по комнате, собирая разные вещи и ставя их одну за другой на стол. Наконец Бренда с тревогой посмотрела на отца, стараясь заключить по его виду, разделяет ли он в какой-то мере ее страх относительно влияния, какое ожидаемая сцена могла оказать на здоровье и рассудок Минны. Но Магнус Тройл, казалось, не питал на этот счет никаких опасений: он с непоколебимым спокойствием наблюдал за приготовлениями Норны и ждал, по-видимому, событий с тем самообладанием, с каким друг или любящий родственник, вполне полагающийся на мастерство искусного хирурга, следит за приготовлениями к серьезной и болезненной операции, на благополучный исход которой он твердо надеется.
Норна тем временем продолжала свои приготовления и выставила на каменный стол множество разнообразных предметов, в том числе небольшую жаровню с углями, маленький тигель и тонкую свинцовую пластинку. Затем она громко произнесла:
— Хорошо, что я была предупреждена о вашем прибытии задолго до того, как вы сами решили сюда явиться. Иначе как могла бы я приготовить заранее все, что нужно? Девушка, — обратилась она затем к Минне, — где ты чувствуешь боль?
В ответ больная приложила руку к левой стороне груди.
— Верно, — воскликнула Норна, — верно! Здесь таится источник и счастья, и горя! А вы, отец и сестра, не сочтите мои слова праздными, не думайте, что я говорю наугад. Правильно установив, где кроется зло, я смогу, быть может, уменьшить его жестокость, ибо исправить его, какие бы силы ни пришли мне теперь на помощь, уже невозможно! Сердце! Коснись только сердца, и глаза померкнут, пульс ослабеет, живительный ток крови замедлит свое обращение и бессильно опустятся руки и ноги, словно травы морские, увядающие под летним солнцем. Все радостные надежды угаснут навек, и останутся только память о прошлом счастье и страх перед неизбежным грядущим горем. Но пора, пора Рейм-кеннару приниматься за дело! Хорошо, что для этого все уже приготовлено.
Она сбросила длинный темный плащ и осталась в короткой кофте из голубого уодмэла и такой же юбке с нашитыми на нее фантастическими узорами из черного бархата и поясом в виде цепи из причудливых серебряных фигур. Затем Норна сняла сетку, покрывавшую ее седые косы, резко тряхнула головой, и спутанные густые пряди волос рассыпались по ее плечам и лицу, почти полностью скрыв его черты. После этого она поставила тигель на уже упомянутую жаровню, капнула на угли несколько капель из какой-то склянки, смочила свой морщинистый указательный палец жидкостью из другого небольшого сосуда, и, приблизив его к углям, произнесла низким и звучным голосом: «Огонь, делай свое дело!» И едва раздались эти слова, как видимо, в силу какой-то неизвестной присутствующим химической реакции, угли под тиглем начали мало-помалу разгораться. Норна, словно досадуя на эту задержку, поспешно отбросила назад свои растрепанные космы и принялась изо всех сил дуть на угли. Черты лица ее озарились красным отблеском от искр и огня, а глаза засверкали сквозь пряди волос, словно зрачки дикого зверя, глядящего из глубины логова. Яркое пламя охватило наконец угли. Тогда Норна перестала дуть и, пробормотав, что духи стихий ждут благодарности, затянула своим обычным, однообразным, но полным какого-то дикого одушевления речитативом следующие слова:
С этими словами Норна отделила небольшую часть от лежавшей на столе свинцовой пластинки и бросила ее в тигель. От жара горящих углей металл начал плавиться, а Норна тем временем пела:
Затем она плеснула из кувшина немного воды в большую чашу или кубок и снова запела, медленно помешивая в нем концом своего посоха:
Схватив щипцы, Норна сняла тигель с жаровни и вылила свинец, который успел уже расплавиться, в чашу с водой, приговаривая:
При соприкосновении с водой расплавленный металл зашипел и превратился, как это обычно бывает, в странного вида комок, словно слепленный из отдельных причудливой формы фигурок, хорошо знакомых тем, кто в детстве проделывал подобные же опыты и кому его детская фантазия позволяла узнавать в отдельных кусочках металла то предметы домашнего обихода, то ремесленные орудия, то еще что-либо подобное. Норна, видимо, задалась той же целью, ибо принялась тщательно рассматривать свинцовую массу, разламывая ее на отдельные части, но, видимо, не находя того, что желала найти.
В конце концов она снова забормотала, скорее для себя, чем для своих гостей.
— Это он, Невидимый, обижен, что его обошли. Он требует дани даже тогда, когда сам не участвует в общей работе. Так слушай же голос Рейм-кеннара и ты, суровый тучегонитель!
Тут Норна еще раз бросила свинцовый комок в тигель; мокрый металл зашипел и забрызгал, коснувшись раскаленных докрасна стенок сосуда, и скоро снова превратился в сплошную расплавленную массу. Старая сивилла тем временем отошла в глубь помещения и быстро распахнула ставень окна, выходившего на
