готового служить своим талантом и большим и малым, они, очевидно, и принадлежали. Почтенный хозяин палатки, приметивший тем временем нашего капитана, принялся дрожащей рукой поспешно убирать некоторые из предметов одежды, которые он вывесил для того, чтобы одновременно и проветрить их, и привлечь внимание зрителей, ибо торг должен был начаться лишь на следующий день.
— Честное слово, капитан, — шепнул Банс Кливленду, — этот парень, должно быть, побывал уже в твоих лапах и так хорошо помнит твои острые когти, что боится попасться в них снова. Посмотри, как быстро принялся он убирать с глаз долой свои товары, лишь только заметил нас.
— Его товары! — воскликнул Кливленд, внимательнее взглянув на хозяина и на вещи. — Клянусь небом, ведь это же мое платье, которое после гибели «Мщения» я оставил в сундуке в Ярлсхофе! Эй, ты, Брайс Снейлсфут, вор, собака, негодяй, что это значит? Мало тебе драть втридорога за то, что досталось тебе чуть ли не даром, так ты еще присваиваешь себе мой сундук со всем моим гардеробом?
Брайс Снейлсфут сам, пожалуй, не очень был бы склонен заметить своего друга, капитана Кливленда, но теперь, после столь резкого выпада со стороны последнего, невольно был вынужден обратить на него внимание. Прежде, однако, он успел шепнуть мальчугану, своему помощнику, который, как мы уже упоминали, всюду сопровождал его:
— Беги в городскую ратушу, ярто, и скажи там и провосту и бэйли, чтобы поживей прислали сюда пару- другую стражников, — похоже, что им предстоит тут жаркая работа.
Подкрепив данный мальчишке наказ таким подзатыльником, что юный посланец кубарем вылетел из палатки и побежал со всей скоростью, на какую были способны его ноги, Брайс Снейлсфут повернулся к своему старому знакомцу и с той витиеватой и напыщенной манерой выражаться, которая в Шотландии называется умением красно говорить, воскликнул:
— Праведное небо! Кого я вижу! Уважаемый капитан Кливленд! Уж как-то мы о вас сокрушались, а вы и объявились, чтобы снова обратить наши сердца к радости! Сколько мои бедные щеки выстрадали из-за вас! — Тут он вытер глаза. — Но зато какое блаженство осенило меня теперь, когда небо вновь вернуло вас в объятия ваших опечаленных друзей!
— Опечаленных друзей, мерзавец! — закричал Кливленд. — Я заставлю тебя опечалиться по- настоящему, если ты сейчас же не скажешь, где украл все мои вещи!
— Украл! — воскликнул Брайс, воздевая очи к небу. — О Господи помилуй, бедный джентльмен, видно, потерял рассудок после той страшной бури, что была недавно.
— А ты, бесстыдный мошенник, — продолжал Кливленд, поднимая трость, бывшую у него в руке, — ты что, думаешь одурачить меня своей наглостью? Но если ты хочешь сохранить голову целой, а кости — в целой шкуре, так говори, черт возьми, — даю тебе еще одну минуту, — где ты украл мое платье?
Брайс Снейлсфут еще раз повторил свое восклицание: «Украл! О Господи помилуй!» — а сам тем временем, видя, что капитан готов немедленно приступить к экзекуции, тревожно оглянулся на город, не идет ли к нему на помощь замешкавшееся подкрепление гражданских сил.
— Ну, отвечай! — повторил капитан с поднятой тростью в руке. — Иначе я изобью тебя так, что ты превратишься в мешок с костями, а весь твой скарб выброшу на свалку!
Но тут мейстер Банс, смотревший на эту сцену как на весьма забавную шутку и особенно потешавшийся гневом Кливленда, остановил его поднятую для удара руку, однако вовсе не для того, чтобы избавить мошенника от грозящей ему расправы, а желая только продлить столь занимательное словопрение.
— Подожди, друг мой! — воскликнул он. — Дай же этому честному человеку сначала высказаться; правда, у него самая жульническая физиономия, какую мне когда-либо приводилось видеть, а красноречие столь цветисто, что как пустит он его в ход, так обязательно отрежет на пару дюймов короче! Да к тому же подумай о том, что вы с ним, по существу, люди одной профессии: он набивает свою мошну с аршином в руке, а ты — с мечом; но я не хочу, чтобы ты сразу же зарубил его, давай сначала погоняем его хорошенько.
— Да ты с ума сошел! — воскликнул Кливленд, стараясь оттолкнуть своего друга. — Пусти меня! Клянусь небом, вот я сейчас ему покажу!
— Держите его крепче, — взмолился коробейник, — держите его крепче, мой милый, добрый, веселый джентльмен!
— Ну тогда говори, негодяй, оправдывайся, — закричал на него Банс, — шевели языком, или, клянусь честью, я снова напущу его на тебя!
— Он говорит, что я украл эти вещи, — забормотал Брайс, который, будучи окончательно прижат к стене, понял, что ему не избежать объяснения, — но как мог я украсть их, когда я самым честнейшим и законнейшим образом их купил?
— Купил! Ах ты низкий жулик! — закричал Кливленд. — У кого же это осмелился ты купить мое платье или кто имел наглость продать его тебе?
— Да не кто иной, как эта достойная особа, миссис Суерта, домоправительница в Ярлсхофе; она, видите ли, продала их, как ваша душеприказчица, — сказал разносчик, — и уж так-то о вас сокрушалась!
— А я думаю, так старалась набить себе в утешение карман, — поправил его Кливленд. — Но как смела она продать вещи, оставленные ей на сохранение?
— Да ведь бедная женщина хотела устроить все как можно лучше, — ответил разносчик, в чаянии продлить препирательства до прибытия подмоги, — и если вы соблаговолите только выслушать меня, так я расскажу вам все и о сундуке, и о том, что в нем содержалось.
— Ну ладно, говори, — согласился капитан, — но смотри у меня не увиливай, и если ты раз в жизни хоть насколько-нибудь покажешь себя честным, так и быть, я не трону тебя.
— Вот видите ли, благородный капитан, — начал коробейник, а сам пробормотал про себя: «Черт бы побрал Пэйта Петерсона с его хромой ногой! Наверняка вся задержка из-за этого никчемного калеки!»
— Дело в том, что вся страна, — продолжал он далее вслух, — вся страна, понимаете ли, была в страшной тревоге, — да, в страшной тревоге! — верьте не верьте, а все были просто ужасно встревожены. Дело в том, что нигде не могли найти вашу милость, а вас, капитан, любили и стар и млад, да… А тут ваша милость вдруг совершенно исчезли… ни слуху ни духу… пропал человек… провалился… умер!
— А вот ты сейчас ценой собственной жизни узнаешь, что я жив, негодяй! — прервал его взбешенный Кливленд.
— Терпение, капельку терпения, капитан, вы не даете мне двух слов сказать, — ответил коробейник, — а только случилось еще, что этот парнишка, Мордонт Мертон…
— А! — прервал его Кливленд. — Что же с ним?
— Да о нем тоже ни слуху ни духу, — ответил коробейник, — исчез совершенно, начисто! Пропал молодец! Свалился, думают, с какого-нибудь утеса в море, он ведь был отчаянный! Я вел с ним кое-какие делишки, обменивал ему всякие меха да перья на порох, дробь и все такое прочее. А тут вдруг он куда-то исчез, ну прямо начисто пропал, растаял, словно дым над трубкой какой-нибудь старой ведьмы.
— Но какое все это имеет касательство до платьев капитана, милейший? — спросил Банс. — Придется, пожалуй, мне самому проучить тебя, если ты сейчас же не выложишь всего начистоту!
— Терпение, капельку терпения, — повторил Брайс, простирая к нему руку, — вы все узнаете в свое время. Так вот, двое пропали без вести, как я вам уже сказал, а тут еще в Боро-Уестре началась тревога из-за странного недуга миссис Минны…
— Молчи! Не смей вмешивать ее в свое шутовство, слышишь? — прервал его Кливленд негромко, но таким внушительным и исполненным такой страстности тоном, что привел бы в трепет не одного Снейлсфута. — Посмей только говорить о ней без глубочайшего почтения, и я отрежу тебе уши и заставлю тебя тут же проглотить их!
— Хи-хи-хи! — робко захихикал коробейник. — Премиленькая шуточка! Вашей милости угодно забавляться. Ну, коли уж нельзя говорить о Боро-Уестре, так расскажу вам про этого чудака из Ярлсхофа — старого Мертона, отца Мордонта. Люди-то думали, что он так же прочно сидит на месте, как сам Самборо- Хэд, да только ничего не поделаешь, а и он так же пропал, как и другие, о которых я уже говорил. А еще приключилось, что Магнус Тройл — упоминаю о нем с превеликим моим уважением — сел на коня и поскакал куда-то, а веселый мейстер Клод Холкро отплыл на своей шлюпке, хотя парусом-то он управляет хуже самого непутевого парня в Шетлендии, ибо голова его набита одними стихами да рифмами. А с ним вместе на шлюпке отправился управляющий — тот самый шотландец, что вечно болтает в канавах и осушке и других таких же бесполезных делах, на которых не наживешься; так, видите ли, этот управляющий тоже
