Отличник понял, что боится прихода этой Фимочки, потому что ему было жаль, если бы в такой доброй и славной комнате жила такая же девица, как те, за какими обычно приволакивался Игорь. Жаль, если это редкое ощущение сердечности и тепла лишь случайное сочетание тех настроений, заключенных в каждой вещи, из которых человек выстраивает мозаику своего дома.
— Еще пять минут посижу и пойду, — решил Игорь.
Но тут дверь открылась и на пороге показалась невысокая, тоненькая и кудрявая девушка. Отличник словно застрял в пространстве. Солнечный свет ринулся из окна, как собака к хозяину, насквозь пробил фигурку девушки, и она засветилась, словно была из золота, как божества древних инков. Девушка действительно была красива — со светлыми кудряшками, с серыми, широко расставленными глазами, но красота ее была ясной и спокойной, очень простой, не вызывающей ревности. Девушка держала у груди чисто вымытую бутылку из-под кефира, в которую были вставлены три тюльпана, вразнобой покачивающие тугими головками и роняющие огненные капли на порог.
— Ой, — удивленно сказала девушка. — А я и не знала, что у меня гости…
Она вошла в комнату и прикрыла дверь.
— Доброе утро, Фимочка, — сказал Игорь, и Отличник уловил в его голосе совсем не свойственные интонациям Игоря робость и нежность.
Девушка подошла к столу и поставила бутылку. В колыхнувшейся воде и в стекле заметались жгучие звезды. Игорь поднялся и пересел на койку рядом с Отличником.
— Охапки цветов поклонники дарят? — ехидно спросил он.
— Нет, это я сама себе купила, — ответила девушка, с улыбкой взглянув на Игоря. И этот ее жест — оборачиваться на того, с кем говорит, — тоже поразил Отличника, который хищно следил за каждой нотой этой сцены.
Девушка расправила цветы, села на кровать и выжидающе посмотрела на Игоря.
— Познакомься, Фима, — начал Игорь. — Это мой друг. Его зовут Отличник.
Серафима впервые прямо и долго посмотрела на Отличника. И Отличник, тревожно ловя в ее улыбке фальшь, почувствовал, что она рада ему, рада не как парню, гостю или другу Игоря, а просто как человеку. Она ничего не ответила, и Отличник быстро подумал, что, наверное, он не понравился ей. Но усилием воли он заставил себя взглянуть на себя же со стороны и увидел хмурого, немного скособоченного, подозрительного и поджавшегося типа, какому никто бы не сказал: «Очень рад знакомству».
— Фимочка, — несколько развязно приступил к делу Игорь. Ему самому, видно, было неловко. — Это ничего, если я немного поэксплуатирую нашу дружбу? Я хотел бы тебя попросить, чтобы ты разрешила Отличнику пожить здесь до конца сессии… Серафима снова посмотрела на Отличника, и он, словно усохнув, еле успел отвести взгляд в сторону.
— Конечно, — улыбаясь, согласилась она. Отличник навострил уши, потому что сейчас должна была начаться тягучая пауза в не совсем приятном разговоре, и ему было страшно: что сделает Серафима? Но Серафима сказала, разом уничтожив всю натянутость ситуации:
— А то мне без Аленки скучно и даже боязно иногда.
— Вот и хорошо! — оживился Игорь. — Чтобы не менять привычек, можешь называть его Аленой. Ты не будешь возражать, Отличник?
Отличник кивнул, словно кто-то невидимый дал ему подзатыльник. Игорь встал.
— Ладно, — сказал он. — Я вижу, вам тут и без меня хорошо, молодые люди. Пойду я. Дела.
Серафима, пряча улыбку, глядела на него снизу вверх.
— Не соврати мне юношу, Фимка, — наказал Игорь.
— Я постараюсь, — ответила Серафима. Игорь подошел к двери и взялся за ручку, но помедлил.
— Я к вам сегодня еще зайду, дети, — строго предупредил он и вышел.
«Сейчас должна начаться вторая неловкая пауза», — подумал Отличник и, чтобы этого не случилось, с дрожью в сердце расклеил пересохшие губы и сказал самое глупое, что только можно сказать:
— А я уже с чемоданом…
Серафима удивленно посмотрела в угол, где стоял чемодан Отличника, и вдруг заметила:
— Какой он у тебя старый…
Она тут же испуганно прикрыла рот ладонью и, взглянув на Отличника, виновато пробормотала:
— Извини, я такая дура…
И Отличник почувствовал, что против его воли одеревеневший рот разъезжается в улыбке. А Серафима, словно только этого и ждала, легко засмеялась и сказала:
— Смотри, какой он сердитый.
Она насупилась и надула щеки. Отличник озадаченно посмотрел на свой чемодан. Вид у чемодана и вправду был очень недовольный. Серафима изобразила его так похоже, что Отличник неожиданно хихикнул раз, другой и вдруг захохотал.
Гора валилась с его плеч.
Они смеялись, то глядя на чемодан, который от этого принимал все более и более оскорбленный вид, то друг на друга, и Отличник чувствовал, что ему сейчас так радостно и просторно, как никогда не бывало ни с Игорем, ни с Ванькой, ни с Лелей или Нелли.
— Хочешь, я тебя чаем напою? — предложила Серафима Отличнику. — У меня еще и чайник горячий.
— Хочу, — весело согласился Отличник.
Серафима встала, и неведомо откуда на столе вдруг выросли стаканы с ложками, чайники. Серафима внимательно посмотрела в пустую сахарницу и сообщила:
— А сахар я весь съела, вот.
И они снова смеялись до упаду, по очереди заглядывая в пустую сахарницу, словно там было что-то бесконечно уморительное.
— Я тебе варенье открою, — вытирая глаза, решила Серафима. — Мне позавчера мама привезла. Она в командировку улетала из нашего аэропорта и по пути привезла мне всего всякого целый мешок.
Серафима на корточках присела у тумбочки, халатик туго обтянул ее спину. Отличник поднялся, чтобы помочь достать тяжелую трехлитровую банку. Но, поднявшись, он оказался напротив календаря, висевшего над кроватью Серафимы, и застыл, глядя на пальмы, прибой и океан. Только сейчас он осмыслил то, что было перед ним, — тропический остров Тенерифа.
Серафима обогнула его, как столб, и поставила банку рядом с чайником, а потом прижала к животу левой рукой, а правой, выставив локоть, попыталась содрать тугую крышку.
— Ну, мама… — пыхтя, сказала она.
— Давай я, — отстранил ее Отличник. — Геракл, разрывающий пасть консервной банке…
Ломая пальцы о неподатливую крышку, он думал о Тенерифе, не замечая, что думает мыслями Нелли: «Ну и ладно… Автору моего романа можно простить этот нехитрый трюк… Мне сейчас так радостно и хорошо, что я, кажется, могу поверить в чудеса — и в Тенерифу, и в самого автора моего романа…»
А потом они пили горячий и крепкий чай с вишневым вареньем и, широко открыв створки окна, плевали косточки за карниз. Отличник рассказывал о себе, о своих друзьях, о том, как их выселили из общаги, а Серафима рассказывала о себе, о своей соседке Алене, о маме, постоянно разъезжающей по командировкам. Отличник не заметил, как просидел целый час, и, спохватившись, побежал к своим друзьям.
Но на черной лестнице он остановился и прижался лбом к оконному стеклу. Ему опять захотелось выпрыгнуть из окна, но сейчас он знал, что не разбился бы, а полетел. Он с недоверием и ужасом ощупывал свою душу, в которой были только ликование и добро, и понимал, что вот, настало, пришло то, чего он так долго ждал. Еще не началось, но скоро начнется что-то великое, вечное, прекрасное, что-то единственное и пронзительное в его жизни. Та истина, которую он понесет в себе до конца, откроется ему. И уже ничего не было страшно — ни злоба Гапонова, ни месть комендантши, ни бездомность выселения. Силы и радость переполняли Отличника, а жизнь казалась безгранично щедрым даром какого-то высшего, мудрого и любящего существа.
