— Пошел в жопу… Сам все мои вчера высадил.
Ванька свалился на стул, взял со стола за бока чайник, вставил его носик себе в бороду и долго пил.
— Ф-фу… — отдуваясь, сказал он. — Петров, ну дай сигарету…
— Хрен ты от меня еще чего дождешься, — ответил Петров с верхней койки.
— Трондец, довыкаблучивался, — подвел итог своему поведению Ванька и забормотал: — Если Магомету не дали сигарету, то Магомет ученый, идет за чибоном… — Ванька склонился над столом, выискивая среди грязной посуды окурки, и, найдя, нравоучительно сообщил: — Будет чибон — будет и песня.
— Симаков, — вдруг сверху подал голос Петров. — Ты помнишь, что ты мне бритву должен?
— Ясный пень, — отозвался Ванька.
— Неси.
— Вечером принесу.
— Мне сейчас надо.
— Возьми у Борьки.
— У нас одна электробритва на всю комнату.
— Ну, станком поскоблись. Башку не отрежешь.
— У меня от него раздражение.
— А у меня от тебя раздражение. — Ванька скручивал «козью ножку».
— Сука ты, Симаков. Чтоб я еще раз с тобой пил? Ни хера!
Ванька тем временем зажег самокрутку, вдохнул, блаженно зажмурился, посидел неподвижно, словно медитировал, и прошептал:
— Во продуло, аж мостик накренился…
— Зачем Петрову твоя бритва? — негромко спросил Отличник.
— А я вчера евонную пропил. Денег не было, взял ее и толкнул какому-то хмырю на остановке. А деньги вместе пробухали.
— Это у тебя свежий закидон, — недовольно заметил Отличник.
— А у меня такая же бритва, как у него. Я ему свою отдам. Хреновая машинка, пусть берет, говна не жалко.
— А сам чем бриться будешь?
— Чего мне брить? Яйца, что ли? Я и так красивый.
— Симаков, мне бритва нужна… — нудел сверху Петров.
Ванькины сумки со всеми вещами стояли в комнате Серафимы.
— Принеси ему, чего он ноет, — посоветовал Отличник.
— Подождет, не обосрется. Что мне перед ним, на цырлах бегать?
— Козел ты, Симаков, — в сердцах сказала верхняя койка.
— Не ссы против ветра, Петруха, — с тенью угрозы сказал Ванька и пожаловался: — От курева башка только сильнее затрещала…
Он бросил «козью ножку» в грязную тарелку, встал, держась за голову, подошел к тумбочке и достал из нее пузырек одеколона.
— Не опохмелюсь — загнусь, — пояснил он Отличнику. — Петров, дай денег на пазырь…
— Пошел ты в жопу, — традиционно ответил Петров.
— Тогда прощайся со своим «Шипром», — спокойно сказал Ванька и налил в стакан, который почище, на полтора пальца одеколона.
— Что же ты за говнюк такой!.. — завопил Петров, оглядываясь.
— Не кани, Петруха, у меня в сумке и «Шипр» есть. — Ванька добавил в стакан воды из чайника, благодаря чему получилась мутно-белесая смесь. — Смертельный номер не снимая штанов! — провозгласил он и, стоя, залпом осушил стакан.
Лицо его передернулось.
— Сейчас блевану… — просипел он, но его все-таки не вырвало. Он снова присосался к носику чайника и уселся на прежнее место.
— Зря Борька пустил тебя в комнату… — гундел сверху Петров. — Я же говорил ему, что не надо… Из триста восемнадцатой тебя выперли — ты все равно ни шиша не понял…
— Что — триста восемнадцатая! — риторически воскликнул Ванька, сворачивая вторую самокрутку. — Меня из общаги выперли, так я и то не образумился. Я, отец, честно говоря, думаю, что, если меня на тот свет выпрут, я и там не образумлюсь. Куда, интересно знать, меня из пекла выпирать будут?
— Ты помнишь, что ты вчера в нашей двери замок выбил?
Отличник оглянулся — замок косо висел на двух шурупах.
— Не хер дверь запирать было.
— А ты помнишь, что ты в коридоре делал? Орал, чтобы Гапонов арестовывать тебя на танке приезжал, что ты с бабкой Юлькой трахаешься, поэтому она тебя в общагу пускает…
— И поэтому вы заперлись?
— Естественно. Гапонов узнает, что ты у нас, и нас выселит.
— На фиг вы ему обосрались, мудаки, — пренебрежительно бросил Ванька. — Я был счастлив, а меня не поняли. Гапонов бы вам ничего не сделал, а я вот замок вышиб.
— Ничего, больше не вышибешь, потому что ты у нас больше не живешь, — желчно сообщил Петров. — На хрена нам приключения на свою жопу? Это утром мы все решили — и я, и Борька Аргунов, и Кукушкин, и Димон. Так что волоки мне бритву с «Шипром» и вали.
— Здатому кораблю — плаванье зашибись, — весело ответил Ванька. — Сейчас свалю, только бампер умою. Вещи вечером закину.
— Ну и хорошо. Пока, Симаков. Бывай! — И Петров, вынеся приговор, демонстративно замолчал.
— Когда у меня появится свой дом, — задушевно рассказал Ванька Отличнику, — я заведу щенка, назову его «Петров» и утоплю в унитазе.
Бросив самокрутку в стакан, он взял полотенце и ушел. И Отличнику вдруг стало нестерпимо жаль Ваньку — грязный, вонючий глиняный горшок, в котором не гаснет божественный огонь. На миг он, как свои, ощутил одиночество, неприкаянность, страдание Ваньки, укутанные в тряпье пьянства, гусарства и ерничества. Но больше, чем жалость, его поразил страх за Ваньку, ужас перед его упрямым путем, который ведет в никуда и с которого нельзя свернуть, потому что это приведет к тому же концу, но гораздо быстрее.
Однако умыться Ваньке не удалось.
— Та-а-ак, а это что за порнография? — услышал Отличник его громкий и хамски-разгульный голос. Ванькины интонации говорили, что он столкнулся с чем-то более серьезным, чем Петров с верхней койки. Отличник подбежал к двери и приоткрыл ее.
— Ага, и Симаков тут же, — донесся голос Гапонова. — Еще один нелегащик. Что тут делаешь?
— В гости пришел, ваше превосходительство!
— С полотенцем?
— Это чтоб утереться, если в рожу плюнуть изволите!
— А почему на вахте докуметов не осавил?
— Как это не оставил? — делано изумился Ванька. — Я оставил документ, удостоверяющий мое право на одну поездку в городском пассажирском транспорте!
— Ничего я у баки Юки не видел.
— Она его съела, наверное. Он счастливый был, документ-то.
— Ты мне не дуди, — зверея, начал Гапонов. — Тя из ощаги выселили, и ты зесь появляться имеешь право токо по докумету, пол? И тем, кто тебя пускает, передай, что я их сей комнатой выселю. Я сех вас, знаю и сех вычислю, вот как ее вычислил!
— Ты мне лучше растолкуй, гражданин вычислитель, чей это чемодан у тебя в руке? Нелька, твой,
