зеленый свет и держат его, пока не пройдешь. Второй тип — злые, они всегда зажигают красный. Третий — вредные, они заманивают и делают пакость. Четвертый — работяги, честные. Они ни на кого не обращают внимания и переключаются регулярно. И пятый тип — это светофоры, на которые никто не смотрит, все едут или идут, когда им хочется, на любой свет.
Отличник был поражен изысканиями Серафимы в области светофорологии. А Серафима стояла перед ним, держала обеими руками сумочку, легко поддавая ее коленками, и улыбалась.
Чистый, прозрачный и пустой троллейбус подкатил к остановке. Выражение его квадратной физиономии было понурое, отрешенное, смиренное, как у школьника, которого мама начистила, надраила и отправила в школу, а он не приготовил урок. Отличник и Серафима вбежали в заднюю дверь и плюхнулись на сиденье. Дверной проем с грохотом и лязгом зарос, и троллейбус, подвывая, поехал.
— Люблю пустые троллейбусы, — говорила Отличнику Серафима. — В них люди ведут себя нормально, а в набитых все какие-то взвинченные. Вот так сидишь, а над тобою какая-нибудь бабка повиснет, как обезьяна на пальме, и висит, сопит, ничего не говорит. Откуда я знаю, где она выходит, чтобы место уступить? Дождусь своей остановки, встану, а она с обидой так издевательски говорит: «Да нет, сиди уж, старики-то постоят, всю жизнь стояли, и сейчас постоим, молодые-то у нас шибко заботливые, воспитанные…» — Серафима скорчила рожицу, изображая вредную старуху. — Я всегда на это отвечаю, что попросить меня встать у нее слов нету, а орать так всегда находятся… Или терпеть не могу, когда в давке какая-нибудь дура стоит у свободного места и на него с краю свою сумку поставит. Все стесняются сесть, так место и пустует. А еще я заметила, что если хочешь сидеть и едешь с парнем, то его надо сажать у окна. Потому что девушку не сгонят с места, если рядом парень сидит, и парня не сгонят, потому что ему выбираться далеко. Только если незнакомый парень, то лучше не садиться. Он колени свои расставит, будто у него бочка между ног, и места рядом совсем нету. Это примета такая: чем глупее человек, тем шире он расставляет колени, когда сидит. И по тому, как абонементы компостируют, тоже можно определить, что за человек. Некоторые, бывает, так в компостер кулаком лупят, будто это морда врага…
— Ты — троллейбусная энциклопедия, — заявил Отличник.
— Да я просто смотрю, как люди себя ведут. Я даже один закон открыла: тот, кто сидит у окна, всегда выходит раньше соседа. Или, например, знаешь, что надо говорить, чтобы пробраться через давку? «Пропустите, пожалуйста» не всегда действует. Надо говорить: «Давайте местами поменяемся», — тогда начинают шевелиться. А однажды я видела высшее проявление доброты и веселости, я даже чуть с ума не сошла. Ехала зимой на задней площадке, народу битком, и заднее стекло изнутри инеем заросло, а снаружи грязное. Мне же позарез надо было видеть, где еду, чтобы остановку не прозевать. Я иней-то содрала, а все равно из-за грязи ничего не видно. И вдруг прямо во время движения снаружи появляется рука и протирает мне стекло. Я чуть не завизжала, думала — черт. А это, оказывается, какой-то мужик висел сзади на лесенке, увидел, что я иней счищаю, и помог мне…
— Наша остановка, — сказал Отличник.
Они выбрались из троллейбуса и пошли по тротуару к автовокзалу. Мимо них то и дело проносились яркие, красно-белые, сверкающие вагоны междугородных «Икарусов» с серебряными дисками на колесах и тонированными стеклами, в которых отражались мелькающие пешеходы. Отличник шагал, слушал, что ему говорила Серафима, и думал, что простота и ясность, поразившая его в ней, порождена ее странным отношением к миру — немного наивным, очень внимательным и совершенно серьезным. Отличнику и самому вдруг захотелось увидеть все глазами Серафимы.
Они подходили к перекрестку перед автовокзалом, и Отличник загляделся на светофор, около которого стояла толпа. «Злой», — решил Отличник. Светофор, словно бы с досадой, как неприятную обязанность, включил зеленый свет, толпа быстро потекла через дорогу, но последние все же не успели дойти и побежали на красный.
По перрону автовокзала, обнесенному сетчатым заборчиком, Отличник и Серафима двинулись к платформе, с которой в аэропорт регулярно отходил рейсовый автобус. Отличник вертел головой, наблюдая внезапно изменившийся, перекрасившийся мир.
— Вовка, ты куда мои фонарики засунул, черные такие? — спрашивал у приятеля турист, завязывающий рюкзак.
— Розовый Маринке запихал, а зеленый у меня.
Парень с девушкой курили, облокотясь на сетчатый заборчик.
— Смотри, вон собака рыжая, это не из вашего двора Милка?
— Где? Эта, что ли? Нет, это так… Подделка.
Монументальная бабка сидела на скамье, зажав между коленей набитую сумку. К ней подрулила другая, с глупым и добрым лицом.
— Не подскажете, на каком автобусе мне к ЦУМу проехать?
— На пятнадцатом или на тридцать четвертом.
— А на каком лучше?
— На пятнадцатом.
— Почему?
Монументальная бабка задумчиво поглядела на любопытную.
— Не знаю, — строго сказала она.
Тощий, сутулый юноша в очках выгребал из карманов ворохи дырявых абонементов, бросал их в урну и жаловался другу:
— Теперь зайцем уже не езжу, нервы уже не те…
Сердитая женщина шагала, держа под руку мужа с унылым лицом, и тихо говорила ему:
— Терпеть не могу, когда ты такой кислый!..
— Заведи себе гиену, — нелогично отвечал муж.
— Зачем?
— Чтобы хохотала на балконе.
Когда Отличник и Серафима остановились на своей платформе, из шеренги одинаковых автобусов медленно вытянул длинное тело желтый «Икарус» с табличкой «Через Южный мост» за лобовым стеклом. На его боку были намалеваны картинки, где герои из «Ну, погоди!» демонстрировали правильное и неправильное поведение на дороге. Волк бежал за Зайцем по пешеходной «зебре» на красный свет, и на него наваливался грузовик, из кабины которого Волку грозил кулаком Бегемот. Волк на велосипеде мчался по встречной полосе, сближаясь с хлебным фургоном. Волк и Заяц играли в футбол на проезжей части, и на них свистел в свисток Бобер-милиционер.
— Тебе кто больше нравится, Волк или Заяц?
— Не задумывался, — удивился Отличник.
— Мне — Волк, — сказала Серафима. — Заяц слащавый, везучий. А Волк невезучий, зато упорный и веселый. Он все умеет делать и очень артистичный. Он же совсем не злой, ему Зайца надо съесть из принципа. Он не может просто поймать и проглотить его, ему надо насладиться ситуацией, когда он обхитрил Зайца. Он всегда готовится, когда собирается его есть, — салфетку повяжет, возьмет нож и вилку. А Заяц глупый, вероломный и трусливый, ничего не понимает в искусстве. Волк — это боец, художник. Он отважный, азартный, честный, доверчивый. Если бы все были такие, гораздо легче жилось бы на свете.
Отличник горько усмехнулся. Серафима с легкостью снова обставила его. Он мог, напрягшись, на несколько минут увидеть мир ее глазами, но потом опять становился самим собою. Простота и ясность Серафимы не давались ему с наскока, задешево, а то, что у него получалось, было не таким уж простым и ясным. Истина, подразнив его, как опытный воробей молодого кота, снова взлетала в недосягаемое небо.
Автобус стоял с открытыми дверями, ожидая пассажиров.
— Ну, я пойду, — сказала Серафима и поглядела на Отличника.
Отличник тоже посмотрел на нее, и оба они замерли, странно пораженные этим первым в жизни настоящим расставанием. Не хватало каких-то слов, жестов, веры в то, что они увидятся снова, и от этого было страшно. Отличник виновато улыбнулся.
— Ну, пока… — неуверенно сказал он.
Оба они чуть качнулись друг к другу для поцелуя, но это было еще слишком непривычно, и
