…А заём, заём, всеевропейский заём на всечеловеческом рынке. И что такое лишний миллиард? Лишний миллиард ничего.
…Ну а земля-то, земля-то как будет, без денег-то, русская-то земля?!
Как-нибудь. Да что ты об русской земле? Все превосходно будет. Главное мир, а затем и все.
…Все позволено и все спрятано — вот.
Да ведь это, пожалуй, то самое, к чему и ведут нас в газетах наши русские передовые умы. Они только дальше носа не видят, а потому и не предчувствуют, куда можно прийти. А идя за ними, мы именно к тому и придем, то есть, к веселости и невинности».
Теперь уже Александр Иванович знал, что написал эти слова Федор Михайлович Достоевский — и так попал в
«Но ведь мне не доводилось читать «Дневник писателя», — растерянно вспомнил командир батальона, — а будто вижу сей текст… Откуда сие у меня?»
Он подумал: надо исподволь расспросить Елену о «Дневнике» Достоевского. Как-никак, а жена у него на филологическом обучалась, и больше, нежели он, знает о Федоре Михайловиче.
По дороге в каюту комбат подумал: «Базельский паренек по имени Фридрих, которого мир знает как Ницше, спрашивает, существует ли пессимизм
Странно, я всю жизнь пытался постичь механизм страха и процесс преодоления его, а вот философствую на этот счет впервые. Мне срочно необходимо прочитать поэтому статью Анатолия Гагарина «Взгляд Горгоны и щит Персея», она будет помещен в Четвертой книжке «Ратных приключений», выпущенных «Отечеством».
Подходя к отведенной ему и Елене Сергеевне каюте, майор Ячменев не сомневался в том, что внутри его существа поселился некий интеллект со стороны. Комбата сие обстоятельство скорее позабавило, нежели испугало.
«Буду внимательно присматриваться к тебе, незнакомец, — мысленно обратился майор к этой иной личности. — Авось, новые тайны раскрою… Ум хорошо, а два лучше».
А вот и домик, в котором родилась и выросла Оля Русинова. На летней кухне хлопотала ее мама, красивая и рослая женщина, жена мичмана Анатолия Русинова, который служил сверхсрочную в бригаде морской пехоты.
Надежда Васильевна услышала глухой стук, который доносился из сарая, покачала головой.
Раздался новый стук, потом опять и опять…
Мать Оли решительно направилась к сараю.
— Оля! — крикнула она. — Кончай баловаться… — В школу опоздаешь!
— Последний раз, мама, — послышался голос Ольги.
Надежда Васильевна решительно распахнула дверь, на которой висел деревянный круг, утыканный металлическими ножами.
А момент, когда Надежда Васильевна принялась раскрывать дверь, в круг вонзился нож. Он прошел по касательной и вошел в дерево под углом.
Оля появилась в глубине сарая. На ней была надета школьная форма, белый фартук, кружевной воротничок.
Ну форменная гимназистка!
— Мам! — укоризненно проговорила она. — Разве так можно? Технику безопасности не соблюдаешь…
— Вот я тебе сейчас дам подзатыльник… Будет тебе безопасная техника!
Надежда Васильевна с притворной строгостью замахнулась на дочь, но та увернулась и, подхватив портфель, побежала со двора.
Оля Русинова в школьном классе, она сидела у окна и смотрела на белый лайнер, застывший у причала, рядом с Графской пристанью.
Может быть, с того места, где в действительности учится юная героиня, знаменитую эту пристань и не видно. Пускай… Белоснежный теплоход существовал в Олином сердце.
— Русинова, — раздался голос учительницы. — О чем ты думаешь? Где ты сейчас? На консультации по русскому языку или в бассейне реки Лимпопо? Ты уверена, что справишься с сочинением на аттестат зрелости?
Оля пожала плечами и ответила:
— Я напишу сочинение о собственной жизни. И зрелости…
Затем, несколько смутившись, школьница добавила:
— Извините, Людмила Павловна.
Под недоуменными взглядами учительницы и одноклассников Оля вышла из класса. Одна из ее подружек многозначительно постучала пальцами по виску.
«Великая Русь» готовилась отдать швартовы, но по-прежнему стояла у севастопольского причала. Пассажиры находились уже на борту, матросы готовятся убрать трап. Оля с дорожной сумкой на плече, в легком цветастом платье бежала через причал. Вахтенный остановил ее:
— Ваш билет, — строго спросил он.
— Я к дяде… Там мой дядя!
— Я тоже дядя, — усмехнулся матрос, — но такой племянницы у меня нет. Билет, девушка, надо.
Он вежливо отстранил Олю и засвистел в нагрудный свисток, одновременно махнув рукой товарищу. Матрос встал на площадку трапа, крича «Вира!» Трап медленно поднимался на борт.
Теплоход «Великая Русь» выходил из бухты. Оля провожала его печальным взором с высокой точки. Понуро брела она по севастопольской улице. Потом вдруг спохватилась, побежала к остановке троллейбуса, прыгнула в него едва ли не на ходу, дверь захлопнулась так, что сумка Оли осталась снаружи, а троллейбус помчался по улице.
Палатка в лесу, который густо покрыл живописный горный склон близ Ялты.
Парни из морской пехоты сидели у костра, пили чай из кружек. Они только что поужинали, ложиться спать было еще рано.
— Может быть, споем, хлопцы! — предложил Иван Гончаренко.
— Начинай, — согласился Андрей.
— Куда же нам без песни, — улыбнулся Алеша Камай. — Приеду домой — соберу селянских ребятишек в хор.
Негромкими голосами парни затянули песню морских пехотинцев. Пели в несколько замедленном темпе, спокойном ритме.
— «Когда бывает грустно на дальнем берегу, мы вспоминаем маму, подругу и жену… Нам плакать неохота — не тот закал души. Морская сверхпехота! Удар! И свет туши…»
Андрей Павлов вдруг перестал петь, насторожился, толкнул Олега Вилкса локтем — они сидели рядом.
Вилкс понимающе кивнул, незаметно нырнул в темноту.
— «Русский остров, Туманный, Казачка приютили достойных парней. Не страшна океанская качка, нипочем им и берег морской…»
На втором куплете Иван прерывает песню.
